научные школы.
Просуществовавшая полторы тысячи лет теория Клавдия Птолемея (центр Вселенной – Земля) уживалась с пришедшей на смену ей теорией Аристарха Самосского (центр Вселенной – солнце). И заметьте, никого не отправили на костер, как, спустя восемнадцать веков, за это же самое, поступили с Джордано Бруно.
Библиотека была средоточием Мысли. И благодаря ей, окружающий «культурный ландшафт» стремился возвыситься до уровня «Александрийского пика…»
На горизонте уже растаял мыс «Изола-делле-Корренти» (южная оконечность Сицилии). Мы вышли в открытое море, вернее, в широкий Мальтийский пролив.
Пафос Мея едва до меня доходил, но я сам в этот раз напросился. И Мей продолжал свой рассказ:
– Разорение библиотеки началось еще при Юлии Цезаре (за пол столетия до рождества Христова). Потом ее не раз поджигали христиане-копты, ненавидевшие Мусейон, как рассадник языческой мысли. Окончательно его превратили в руины арабы-кочевники – по той же причине.
А потом о ней просто забыли.
Идеям Христианства предстоял длинный путь от любимой формулы мракобесов: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное…» до откровения Уильяма Блейка о том, что глупец никогда не взойдет на небо, каким бы святым он ни был.
Пройдут еще сотни лет, прежде, чем «проснется» новый «вулкан», имя которому – «Возрождение».
13.
Меня слегка разморило. Граф продолжал говорить, но голос его уплывал, сливаясь с плеском волны.
Неожиданно, Александр объявил: «Земля! По правому борту!» и приник к окуляру маленькой трубки, которую всегда носил при себе.
«Гоцо», – сообщил он, когда на траверзе судна появился зеленый остров. А впереди его маячил еще один – совсем крошечный, который Мей назвал Комино.
Уже легли сумерки, когда справа по борту потянулись темные берега с тусклыми пригоршнями огней острова Мальты.
На море был штиль. Паруса не могли поймать ветер, и судно «тянул» паровик.
Уже совершенно стемнело, и низкие крупные звезды казались диковинными плодами юга. Мы ориентировались на самую яркую звезду, которая то гасла, то вспыхивала на краю горизонта. То был маяк Валетты. Приблизившись к нему, мы бросили в темноте якорь на внешнем рейде у Большой Гавани.
Утром нашим взорам открылась панорама столицы Мальтийского архипелага – Валетты.
«Большой Гаванью» назывался широкий залив. Севернее находился залив поуже. Их разделял полуостров шириною около мили и длиною в несколько миль, называвшийся по-арабски «Иль Белт» (город). Это и была Валетта (Ла Валетта).
На острие полуострова щетинился пушками форт Святого Элмо, прикрывающий подступы со стороны моря. Вход в северный залив прикрывал с острова форт Мануэль. Правый фланг Большой гавани закрывал форт Рикасоли. Из-за выгодного положения, многие государства не одну сотню лет боролись за обладание Валеттой, а значит и Мальтийским архипелагов в целом.
Миновав форт, мы вошли в гавань. С правого борта тянулись крепостные стены, башни, крыши домов, парки, сады, колокольни соборов.
Судно входило в порт, и часа через полтора, после обычных формальностей, мы с графом уже были на главной улице, называемой по-английски «King's way» (Королевская дорога). Раньше она называлась по- итальянски «Страда Сан Джиорджио» (Дорога Святого Георгия), но сегодня над Валеттой развевался британский флаг.
Остров, в основном, населяли арабы-католики. Мальтийский рыцарский орден каленым железом «выжигал» иноверцев.
Я несколько раз пытался заговорить с аборигенами. Тщетно. Они или не понимали… или не хотели понять. «Арабский литературный – здесь мало кто знает, – напомнил граф. – В Египте будет другой диалект – другой арабский язык, которым, Эвлин, вы тоже, увы, не владеете». Он говорил с улыбкой, чувствуя, что меня это бесит.
Зашли в небольшую тратторию выпить кофе. Посетителей было немного, но мне показалось, что, прислушиваясь к их голосам, Александр насторожился. Из траттории мы направились в сторону форта. Вдоль улицы стояли двух-трех этажные особняки, гостиницы, магазины, кофейни с итальянскими и английскими названиями. Облик людей и зданий отличался от того, что я видел в соседней Италии. Нечистоплотность тут соседствовала с набожностью – по количеству храмов мальтийцы, как будто, силились переплюнуть сам Рим.
Граф был молчалив и встревожен. Когда мы пересекали сквер, я спросил, что случилось. Он ответил, уводя разговор:
Я куплю газету…
Зачем!?
В самом деле, что-то случилось…
Где?
Он усмехнулся одними губами:
В Башибутании… Посидите здесь, Баренг. Я только дойду до угла и вернусь.
Я с вами!
Лучше останьтесь.
В чем дело!?
Скорее всего, нам пора убираться…
Да что происходит!?
Потом. Потерпите…
Откинувшись на скамейке, я видел, как на углу граф торговался с газетчиком.
Но, стоило на секунду отвлечься, как я потерял Александра из виду. В то же мгновение перед глазами что-то мелькнуло. Хотел, было, встать, – горло сжала удавка (тонкий ремень). Явилась свирепая рожа. Ее обладатель что-то быстро затараторил. Два слова мгновенно дошли до меня: «Англичане» и «Смерть» – это был приговор. Блеснул кривой нож.
V. Темза «впадает» в Нил
1.
Очнулся в гостинице «Александра». Вскочил, торопясь проделать зарядку и забраться под душ, чтобы смыть паутину кошмара.
День начался с фокусов хухра. Сегодня он, вообще, потерял чувство меры. Направляясь завтракать через открытый подвал, я увидел несчетное множество белых кошечек с красными глазами. По чьей-то воле, теперь они были сплошь альбиносами. У некоторых вызывающе свисали хвосты. Перила были точно облеплены снегом. Это выглядело настоящей экспансией: «Нас только пусти!»
Удержался от соблазна потянуть за «сосульку», чем, видимо, разочаровал приятеля. Когда покинул столовую, «снег» «стаял», не оставив мокрого места.
По дороге к подземке снова зашел в станционный буфет, выпил чай с молоком, но булочку с марципаном, надкусив, завернул в салфетку и спрятал в карман… Не мог и подумать, что этот пустяк явится причиной кровавых событий, которые развернутся ближе к обеду.
Планируя посещение Тауэра, я не поехал по «кольцевой», а выбрал (по схеме) «зеленую» линию с пересадкой в центре. Предстоял трудный день и не хотелось с утра столкнуться с новыми заморочками на «кольцевой».
Я вышел на станции Тауэр Хилл. На этом холме было когда-то Лобное место. Чтобы не оставалось сомнений, у входа, над восковой окровавленной плахой поставили черного палача в маске опереточного Мистера Икса. В левой руке он держал топор с длинной ручкой (для милосердной казни). В правой – какой- то зловещий предмет: не то нож, не то бокорезы, не то крюк (для казней немилосердных).
На фоне современных реклам фигура выглядела скорее комично, нежели зловеще. Когда-то поглазеть, как эти «умельцы» делают свою работенку, собирались несметные толпы.
