многоуровневому лабиринту залов.
– Катакомбы – это место, где добывали строительный камень?
– Когда-то, действительно, добывали. Но потом их превратили в храм, вернее, в храмы. Там десятки залов, украшенных античными статуями и фигурными колоннами. Катакомбы недавно открыты и еще хорошо не исследованы.
Неожиданно граф расхохотался. «Желаете полюбоваться, какие фертели откалывает оснащенный орудиями самого большого калибра броненосец „Инфлексибл“?
В самом деле, среди беспорядочной канонады выделялся грохот чудовищных 16-ти дюймовых пушек этого исполина, тогда как на остальных броненосцах калибр орудий не превышал 10-ти дюймов.
Мей передал мне подзорную трубку и, пока я любовался сражением, рассказывал: „Инфлексибл“ относится к броненосцам „редутного типа“ предназначенным для борьбы с крепостями. Каждый из снарядов его 16-ти дюймовых пушек весит 764 килограмма.»
В облике палящего из орудий гиганта, действительно, было что-то комичное. Каждый выстрел так сотрясал корабль, словно в него самого попадал снаряд. При этом рвались леера, сыпался такелаж, разбитые шлюпки летели за борт. Я вернул трубку хозяину. Мне почему-то не хотелось смеяться.
Потом броненосец отвели с линии огня. Мей, читавший корабельные сигналы, доложил, что этот «гроза крепостей» успел выпустить 88 снарядов. А один 10-ти дюймовый снаряд береговой батареи пробил его борт ниже ватерлинии, уложив на месте двух матросов.
Хотя бой продолжался, шуму стало поменьше. Один за другим умолкали форты.
К концу дня канонада почти затихла. В общей сложности она продолжалась десять часов.
Мы приблизились к берегу напротив красивой, но изуродованной взрывами набережной.
В порту началась высадка экспедиционного корпуса. Здесь торчали не приспособленные к борьбе с кораблями орудия полевой артиллерии. Видимо, и они стреляли, отвлекая огонь на себя. И жертв здесь было побольше. Хотя гарнизон капитулировал, кое-где еще слышался треск винтовок и буханье отдельных орудий.
Александр стоял у борта – прямой и загадочный. На смуглом лице блуждала улыбка. «Чему вы радуетесь, Мей?» – спросил я.
– Не люблю время, когда собирается гроза: – сказал он, – не знаешь чего и ждать. Обожаю минуты сразу после грозы, когда легче дышится, словно прорвало нарыв, и дело пошло на поправку.
– Полагаете, «дело идет на поправку»?
Мне вдруг показалось, что время остановилось и больше уже ничего не случится.
– Думаю, всякое еще будет… Но одиннадцатое июля…
Мой день рождения…
Ваш день рождения, Эвлин, совпал с поворотной точкой кампании.
– И моей жизни тоже! Как вы думаете, что ждет Ораби?
– Думаю, о нем очень скоро забудут.
– Но у него еще есть войска!
– Достоинство армии определяют по соотношению числа старших офицеров к общей численности. Есть критическое соотношение, после которого армия – только кормушка.
– Скорее всего, Ораби будет разбит и взят в плен, – добавил после паузы Мей.
– А потом?
– А потом восстанет Судан и снова возникнет угроза власти Египта. Но это уже другая история.
– Ну а потом?
– Не много ли вы хотите знать, лейтенант?!
– И все-таки?
– А потом придет некий лорд… и положение на берегах Нила изменится к лучшему.
– Благодаря лорду?
– Нет…Лорд станет лордом, благодаря тому, что изменится положение.
– Очередная шарада?
Как вам угодно.
Граф, вы, оказывается, настоящий провидец!
– Это что – комплемент?
– Нет, в самом деле, откуда вы знаете, что будет потом? Может, вам Господь Бог шепчет на ухо? Или общаетесь с дьяволом? Вчера вы пообещали сюрприз – так и вышло. Определенно, здесь что-то не чисто.
– Какая муха вас укусила Баренг? Вам не известно, что такое прогноз?! Вы же врач!?
– Болезни – это одно, а тут судьба государства. Да еще там какой-то «Лорд» затесался – не понятно откуда, и не понятно к чему! Либо все это чепуха и вы, просто, блефуете, либо знаете нечто, что знать никому не дано! Вы называете это прогнозом? А с чем его кушают? Что же надо уметь, чтобы так прогнозировать?
– Чтобы делать прогнозы, достаточно знания фактов и чуть-чуть интуиции.
– «Чуть-чуть интуиции»!? Я, например – не могу!
Придет время, и сможете. Я обещаю.
Вот! Опять говорите, будто знаете все наперед!
Ладно, Баренг, забудьте. Я ничего не рассказывал.
В это время с флагмана подошла шлюпка. Поднявшийся на борт морской офицер объявил: «На берегу много раненых. Дипломированным медикам просьба спуститься в бот. Их временно разместят при госпитале. „Святая Тереза“ пока остается на рейде».
Помогая мне сносить вещи, Александр сказал: «Хедив со свитою тоже сойдет на берег… Для переезда, наверняка, им дадут охрану. Советую присоединиться к кортежу. Вам, как врачу, это будет не сложно».
– К чему?
– Путешествовать одному здесь опасно. Не хотелось бы, чтобы с вами что-то случилось.
– Благодарю за заботу.
– А, когда все уладится, я вас найду.
Последним напутствием Александра были слова: «Если хотите принести своей королеве пользу, изучайте язык, на котором здесь говорят!»
Он кричал что-то еще, но шлюпка уже отошла, и голос его утонул в шуме весел, криках чаек и плеске волн. Эти звуки слегка убаюкивали, и я придремал.
Проснулся уже в гостинице, перешагнув в другой сон.
10.
Спал не более часа. Сон во сне показался длинным. Во всяком случае, я хорошо отдохнул. На оставшуюся часть дня у меня тоже было «задание», хотя и не столь ответственное, как посещение Тауэра.
Спустился в подземку. В вагоне поезда мне не понравился афро-американец с пухлыми губами и кожей цвета кофе с молоком. Правда, настоящей Африкой тут и не пахло.
Местные африканцы были абсолютно черны, выше ростом, изящнее, аристократичнее. Они не нарушали, а подчеркивали лондонский шарм. Афро-американец, как мне казалось, вел себя, вызывающе. Он шумел, тогда, как других голосов почти не было слышно. Он взвизгивал, говорил на высоких тонах. Из речи его как занозы торчали знакомые по песенкам негров и «сленговому пособию» провинциализмы люмпенов Нового Света.
Паузы он заполнял, напевая что-то в пол голоса и дергаясь в такт немудреному ритму. Он не был пьян, просто, задыхался в вагоне, где пассажиры – величественно молчаливы, подобно куклам «мадам Тюссо». В нем клокотала напористая энергия, «московской шпаны».
Некоторые очень культурные деятели изящно называют это пассионарностью. До тех пор, пока она не коснется их собственных задниц.
Лицом к лицу с афро-американцем стоял рыжеватенький англичанин, в джинсовой паре. У него был спокойный голос и располагающий взгляд. Он вел себя предельно корректно.
Между ними происходил диалог. Трудно вообразить, о чем могли говорить столь разные люди.
Я их почти не слышал, вникнуть в речь не пытался, но следил за эмоциями.
