стенах галерею миниатюрных портретов известных завсегдатаев: Гёте, Стендаля, Байрона, Берлиоза, Гоголя – люди во все времена стремились отметиться в Вечном городе. Наконец, эта серая улица с глазищами шикарных витрин кончилась, стены раздвинулись, и Пете открылась одна из красивейших панорам Европы – знаменитая «Площадь Испании».
Посреди площади журчал трогательный фонтан «лодочка» из белого мрамора, изображающий полузатопленную лодку, которую со всех сторон заливала вода. Образ напоминал мраморное надгробье и создавал настроение светлой печали и умиротворенности.
Через пятнадцать шагов за фонтаном начиналась (как пишут) красивейшая лестница Европы. Её ширина – метров сорок. Два ряда метровых тумб, предназначенных для вазонов с цветущими рододендронами и азалиями делили ее на три части: двадцать метров в средине и по десять – с краев. Поднявшись на две трети высоты холма лестница венчается фонарями и раздваивается, с двух сторон охватывая две огороженные балюстрадами и стоящие друг над другом площадки. На верхней – стоит обелиск. А за ним на вершине холма – церковь «Святой троицы». Холм венчают две стройные с большими сквозными арками и окаймленные балюстрадами колокольные башни. Играя роль вертикальной оси симметрии, обелиск врезался в вечернее небо как раз между башнями.
Лестница с низу до верху была заполнена молодыми туристами, стремящимися запечатлеть в памяти и на пленке момент «встречи с прекрасным». Весной ее украшают розовые цветы, а летом она служит декорацией для парадов мод. В отличии от зданий, лестница доступна для всех, в том числе для бомжей. Им только запрещается лежать на ступенях.
По ступеням Галкин поднялся к храму, мимо высокой пальмы вышел на площадь Святой Троицы, по другую сторону холма, и мало примечательной улицей «виа Систина» направился к площади Барберини. Так вели ноги. Это был юг – его первый вечер в Италии. Здесь быстро темнело.
На площади струился фонтан «Тритоны»: два сидящих в раковине усатых мужика с голыми торсами и рыбьими хвостами, вместо ног, наслаждались стекающей сверху влагой. Тритоны – языческие божества (сыновья Посейдона и владычицы морской Амфитриты) или, проще говоря, русалки мужеского пола. Наверно, летом, при здешней жаре, тритоны должны вызывать у зрителей зависть (во всяком случае, понимание). Пяти-шести этажные дома здесь выглядели импозантнее, чем на Корсо и современнее, если девятнадцатый и начало двадцатого века можно назвать современностью. По крайней мере, они не казались обшарпанными.
Здесь был вход в метро. И Галкин вошел в вестибюль. Не для того, чтобы спуститься и ехать, а чтобы позвонить по таксофону. Пока гулял, ему пришло в голову, что должен опять это сделать, чтобы продублировать адрес женщине, которую назвал «своим чудом».
Он набрал номер. А, услышав звук ее голоса, без вступления сообщил: «Я вам недавно звонил. Вы слышите? Я узнал: Тарас похищен, перевезен в Италию, в Рим и находится по адресу…Запишите!» Петя назвал адрес и положил трубку.
Из площади с фонтаном в северном направлении вытекает улица Витторио Венето или сокращенно «виа Венето». Будучи вдвое шире Корсо она кокетливо изгибается, подобно латинской литере «Z». На тротуарах у проезжей части посажены деревья и цветники. «Виа Венето» считается одной из шикарных и светских улиц. На ней расположены посольства, дорогие гостиницы и знаменитые кафетерии.
Сейчас вдоль витрин прогуливались стройные брюнетки в темных плащах (конец февраля). Громадные окна бросали янтарные отблески на их знойные лица. Женщины улыбались. Сквозь эти улыбки одновременно проглядывали: интерес, азарт охотника и плохо скрытое отвращение.
Если на Корсо, на Площади Испании и в прилегающих улицах царил чуточку затхлый музейный дух, то здесь благоухали ароматы европейской цивилизации: было много прохожих, автомашин, звучала разноязыкая речь. Здесь не надо было делать вид, что морщины времени, на обшарпанных стенах, вызывают у вас романтический трепет. Вокруг царила современная жизнь и не самого дешевого сорта.
Галкин, расслабившись, брел по тротуару, глазея по сторонам, почти ничего не различая, кроме отдельных пятен и линий. Это нормальное состояние «распущенности» – состояние отдыха в движении, свойственное ему, как многим другим, для него было особенно опасным. Так его легче всего можно было застать врасплох. Легче, чем даже во сне, потому что во время сна он – в постели, а здесь – на виду. Он движется, но беззащитен.
На этот раз он ощутил удар током, но успел отскочить, и «завибрировал», прижимаясь к стене, уходя от места удара. Заряженный картридж электрошокера только скользнул по одежде Галкина. Петр автоматически увернулся, и коробочка разрядилась, ударившись в спину дефилировавшей рядом брюнетки. На ней были плащ и тонкое платье. Она даже не вскрикнула, вытянув шею, опустилась, свернувшись на тротуаре, как черная гусеница. Галкин стоял, озираясь, и скоро увидел знакомый темный внедорожник и знакомого «суслика-телохранителя», пробиравшегося сквозь толпу. В руке у него был электрошокер. В любую секунду он готов был снова пустить его в ход. Из машины выскочил второй «суслик», за ним «выкатился» Барков. Вместе они устремились к парадной двери, против которой стоял лимузин. Первый телохранитель (с электрошокером) поспешил за ними. Упавшую окружила толпа брюнеток. Они привели женщину в чувство и поставили на ноги. Появился карабинер.
Подняв глаза, Петя заметил вывеску: «Отель Мажестик» и, «включив пропеллер», бросился внутрь вслед за Барковым и телохранителями.
«Просвистев» мимо портье, Галкин настиг «троицу» у двери лифта, поднялся с ними на третий этаж, довел до места. Барков занимал целые апартаменты, где была предусмотрена даже комната для охраны.
Они поднимались молча. Барков выглядел надутым, громко и угрожающе сопел. Он опять видел «двадцать пятый кадр». По обыкновению, наш герой проскользнул в апартаменты первым. Комнат было достаточно, крупных предметов, за которыми можно укрыться и отдохнуть, тоже хватало. Пока он «носился пропеллером», его не было видно, но в эти доли секунды (или просто секунды) ничего и не происходило. Нельзя было даже услышать полного слова. Во время «вибрации» все происходило, как бы в замедленном темпе. Оба состояния требовали от Пети расхода энергии и, несмотря на тренированность, порядком изматывали. Галкину приходилось все время искать укрытия, чтобы перевести дух и расслабиться. Но он уже привык и делал это автоматически, неосознанно.
– Вы уж простите, шеф, что так получилось, – винился «суслик».
– Знаешь, Серый, последнее время ты мне не нравишься.
– Ну что я мог сделать? Я же не знал, что он увернется!
– Я показывал, кого стреножить. Вот его! А не бабу! Смотри!
– Это он?
Галкин «пропеллером» подлетел к столу. На столешнице лежала фотография, которую он подарил Тарасу, когда, прощаясь, они обменялись снимками.
– Что не похож?
– Вроде он. Откуда это у вас?
– Не твое дело!
– Если – он, то чего здесь делает? Как здесь оказался?
– А я почем знаю!
– Может, вовсе не он.
– Может. Надо проверить.
– А как?
– Это ты у меня спрашиваешь!? Это я тебя должен спросить! Ты у меня начальник охраны!
– Может, лучше пришить и делу конец?
– Он мне нужен живым!
– Хотите взять его вместо нас? Тогда уж я точно его пристрелю!
– Только попробуй! Убью, как предателя! И вообще, если хочешь жить, береги его пуще глаза! Ты меня понял?
– Понял.
В дверь постучали. Донесся голос портье: «Синьор Барков, к вам – карабинер!» «Исчезни быстро!» – приказал Барклай. А когда телохранитель скрылся у себя в комнате, приоткрыл наружную дверь и пригласил: «Энтрате, синьори» (входите, господа). Вошел карабинер (полицейский) старший портье
