Кордоба, Уэльва, Кадис… От Севильи до Гранады раздаются серенады, раздается звон мечей… В общем, хотелось мне в тишине и покое дочитать словарь, забраться в самолет и вкусить все прелести отдыха в славном испанском королевстве.
Но остроносый взирал на меня с требовательным вниманием, будто сделав стойку: глаза прищурены, ноздри раздуты, и кадык на жилистой шее дергается вверх и вниз. Что-то надо было сказать, и я поведал ему о вишневом «Мерседесе» с позолоченным бампером, попутно сообщив, что аморальных связей между моими соседями, прошлыми и настоящими, не замечал.
– Хорошо! «Мерседес» – это уже зацепка… неплохая зацепка… – Его пальцы коснулись бумажного листка, подвинули ко мне. – Прочитайте и распишитесь… вот здесь… Для Малышевой я оставлю повестку. Не откажите в любезности передать… Пусть заглянет на Литейный, четыре… – Он выписал повестку, обвел аккуратным овалом телефонный номер и поднялся: – Спасибо, Дмитрий Григорьевич! Если что вспомните – звоните. Надеюсь, еще увидимся.
Я его надежд не разделял. Наоборот, мне казалось, что я никогда не встречусь больше ни с самим Иван Иванычем, ни с его крепкими молодцами, дежурившими внизу.
Как я ошибался!
Глава 2
Проводив остроносого, я сунул повестку Дарье под дверь и приложился к ней ухом. В квартире царила тишина, если не считать эпизодических попугайных выкриков – он бормотал что-то неразборчивое – каррамба или курва, а может, коррида или кранты. Неодобрительно покачав головой, я вернулся к себе на кухню, сварил кофе и, прихлебывая из кружки, раскрыл словарь на букве О. Итак, оолиты…
Внезапно раздавшаяся трель звонка заставила меня подпрыгнуть. Вечер визитов, черт побери! Ну что тут поделаешь! С горечью в сердце захлопнув словарь, я снова направился к дверям, почти не сомневаясь, что звонит соседка. Серый, так сказать, мышонок с повесткой в зубах. Прочитала, расстроилась, взволновалась… Еще бы! Такое потрясение! Не каждый день нас приглашают на Литейный, четыре… В УБОП! Допрос, расстрел и сразу в гроб!
Однако звонила вовсе не Дарья. На моем пороге обнаружился молодой человек в темном сюртуке, тощий, бледный и белокурый, с лицом изголодавшегося херувима, который бродит меж адских сковородок, где, брызгая жиром и аппетитно шипя, поджариваются грешники-бифштексы. В руках у юноши наблюдалась книга, синяя и небольшая, с золотым тиснением по переплету; он бережно прижимал томик к груди и улыбался мне ангельской улыбкой.
– Брат во Христ! – молвил незнакомец по-русски, но с сильным заокеанским акцентом. – Май принэсть ви блэск истина!
– Объективной, субъективной или трансцендентной? – спросил я, чтобы не оставалось сомнений в моей компетентности в данном вопросе.
– Истина – один! – торжественно возгласил молодой человек. – Господь довэрить истина Иосиф Смит, энд эсли ви позволит май кам ин, май рассказа…
– Мормон? – Пришлось прервать его на полуслове, так как от русского пополам с английским в ушах началось какое-то невнятное жужжание.
– О, йес, мормон! Зе бук оф мормон! – Его пальцы бережно погладили книгу. – Это есть новие свидэтелтва про Исус Христ!
– Заходи! – произнес я со вздохом и закрыл дверь в кабинет, чтоб гость не смутился при виде чугунного Сатаны. Затем перешел на язык Шекспира: – Кто ты такой, великомученик?
Услышав родную речь, парень порозовел, оживился и проследовал за мной на кухню. Имя свое он произнес невнятно – что-то вроде Джек-Джон-Джим; во всяком случае, там доминировало «дж» с каким-то неопределенным окончанием. За кружкой кофе выяснилось, что гость мой – студент теологического колледжа в Прово, штат Юта: их, истинных христиан, рассылают повсюду, от Соломоновых островов до карельских рощ, для миссионерской практики и с целью обращения прозелитов. Два прозелита – зачет, три – экзамен, четыре – благодарность от ректора в приказе, а ежели один, зато погрязший перед тем в грехах закоренелый нечестивец, то полагается диплом с отличием. Моему мормонышу пока что ничего подобного не светило, но надежды он не терял и действовал с похвальным усердием.
Я глядел, как он глотает кофе, не выпуская «Книгу Мормона» из рук, слушал, как он разглагольствует о евангельских истинах, и думал: истина, где ты, ау! Истина в данном случае была трансцендентной – иными словами, завуалированной и скрытой, и заключалась она в том, что мой мормоныш был фальшив, как авизо – то самое авизо, о котором давеча толковал остроносый.
Обидно, что за морями – океанами нас числят по разряду дикарей. Будто не знаем мы, что мормонам – в отличие от свидетелей Иеговы – запрещено вербовать в свою конфессию, таскаясь по домам и приставая к прохожим. Мормон – настоящий мормон – стоит навытяжку с книгой в руках и ждет, когда к нему обратятся заинтересованные лица. Вот когда обратятся, тогда он и расскажет о «нових свидэтелтвах про Исус Христ»! А до того – молчание, скромность и никакой агитации. К тому же мормоны не пьют горячего, а если и пьют, то не чай и кофе, напитки дьявольские и греховные. Такой вот у них порядок, и всякому читателю энциклопедий и словарей о том доподлинно известно.
Вывод напрашивался сам собой, и я раздумывал, не принести ли топор и не прижать ли гостя в щели меж холодильником и кухонным пеналом. Я не сторонник насилия, но этот Джек-Джон-Джим мог оказаться в лучшем случае коммивояжером-хитрецом, а в худшем – наводчиком или воришкой. Язык? И что с того? Жулики нынче пошли образованные: надо – так китайский выучат.
Я уж совсем собрался сбегать за топором, но тут наша беседа перетекла в иное, весьма любопытное русло.
– Мир погряз в грехе и дьявольских кознях, – вещал мормоныш, размахивая кружкой. – Одни стяжают богатств и сокровищ, другие – славу, власть и почести, иные же полны высокомерия, жестокосердны и не внемлют стонам голодных, убогих и сирых, иные же жаждут крови и веселятся на пепелищах, иные торгуют словом божьим, требуя мзду за всякое священное деяние – даже за то, чтоб проводить усопшего в последний путь. Воистину, они грешны! Забыты ими слова господни, а ведь он повелел, чтоб люди не убивали, чтобы не лгали, чтобы не крали, чтобы не произносили всуе имя господа бога их, чтобы не завидовали, чтобы не имели злобы, чтобы не ссорились один с другим, чтобы не совершали прелюбодеяний, ибо преступивший через законы господа погибнет! Спасибо, брат… да будет с вами милость Всевышнего… – (Я подлил ему кофе.) – Но самый мерзкий грех свершают те, кто предан Люциферу не по неведению или по слабости своей, не ради богатства или славы, но алчет дьявольского могущества и пособничает ему в улавливании душ, творя колдовство и чародейство. Вот вы, мой добрый мастер, кто вы такой?
– Крысолов, – отрекомендовался я, – скромный крысолов-токсидермист. Ловлю крыс и набиваю чучела – для музеев и кунсткамер. Разумеется, во славу господа, ибо крыса – тоже дьявольский пособник.
– Вполне достойное занятие, – кивнул Джек-Джон-Джим, – хотя, я полагаю, не очень приятное. Но всякий смертный несет свой крест, и всякий труд почетен перед господом, если свершается во славу и во имя его…
– Аминь, – молвил я, предложив мормонышу сигарету. Он не отказался.
– Но те нечестивцы, маги и колдуны, о коих я упомянул, трудятся не на бога, на дьявола, за что гореть им в геенне огненной! Ибо сказано, – он потряс книгой, – сказано так: если пытались вы делать зло во дни вашего испытания, то будете признаны нечистыми пред судилищем божиим, а ничто нечистое не может существовать при боге, и потому вы должны быть отвергнуты навек. Но сказано также: если праведная душа, жертвенная и не запятнанная грехом, – тут он ударил себя в грудь, – спасет нечестивца и выведет его на верную дорогу, то обретут они оба благоволение господа и рай в его объятиях. И вот я…
– Погоди-ка, парень. – Мне пришлось дернуть его за рукав, чтобы остановить этот поток красноречия. – Кто тут у нас нечестивец? Ты на кого намекаешь? На меня?
Мормоныш перекрестился.
– Ни сном, ни духом, добрый мастер! Ваше занятие, как сказано мною выше, почетно и полезно. Я же говорю о колдунах, об истинных нечестивцах, предавшихся Люциферу. Не думают они про Страшный суд и кару господню, а лишь плодятся и увеличиваются в числе – и у нас, и у вас, и в иных странах, и даже в Святой земле, политой кровью Спасителя нашего. Повсюду видны их злые лики, а богомерзкие слова звучат в эфире и…
