Не понимая, к чему он ведет, я привстал и выглянул в окно.
– Не вижу злых ликов. Оголодавшие, правда, попадаются.
Джек-Джон-Джим сокрушенно покачал головой:
– Здесь не видны. Но если вы пройдете дальше, к супермаркету и доске с рекламой, то узрите, брат мой, обличье колдуна и прочтете имя его и призыв, исполненный дьявольской гордыни. И это лишь один из многих! Серж Орнати, нечестивец, пособник Сатаны!
В самом деле, был у нашего универсама щит, а на нем – плакаты и листовки с объявлениями, и среди них встречалось и такое: мой бывший сосед с горящим магнетическим взором, в кольце самонадеянной надписи: «Серж Орнати: Бог предначертал, а я исправлю!» Перебор, конечно, но в рекламных агентствах служат сплошь одни атеисты.
Я поскреб в затылке, выдавил наивную улыбку и произнес:
– По странному совпадению, Джек, этот самый нечестивец был моим соседом. Из квартиры сто двадцать два.
Зрачки мормоныша вспыхнули, он вздрогнул, прижал святую книгу к сердцу и приподнялся, готовый бежать, обращать и спасать. Пришлось хлопнуть его по плечу, дабы привести в чувство.
– Спокойней, парень. Был сосед, да сплыл.
– Это как понять, брат мой? – Он перешел на русский. – Это есть ваша рашен идиом?
– Она самая. Русская идиома, и сосед мой тоже был русским, а потом сделался «новым русским» и переехал. Дом у нас, видишь ли, старый, в нем «новые русские» не живут.
Глаза у Джека-Джона-Джима округлились.
– А где они живут, сэр?
Я пожал плечами:
– На Кипре, Крите или Мальорке… Не знаю! И никто не знает. Ни УБОП, ни Интерпол.
– Что есть УБОП? Также рашен идиом?
– Не идиом, а аббревиатура, – ответил я и объяснил ему ситуацию. Почему бы и нет? Подписки о неразглашении остроносый с меня не потребовал.
Осознав, что грешник исчез в неопределенном направлении и избавить его от геенны не удастся, мормоныш погрустнел. Нашлось у него еще несколько вопросов – все о том, как нечестивец Орнати дошел до жизни такой и нельзя ли спасти его супругу, его чад или хотя бы соседку, что обитает сейчас в сто двадцать второй квартире. Пришлось сказать, что жена у него мусульманка и проходит по другому ведомству, а чадо имеется одно, пятилетнее, и значит, юное и безгрешное. Оставалась соседка, и мой мормоныш желал познакомиться с ней с упорством, свойственным религиозным фанатикам и придуркам. Правда, на мой вкус, он чуть-чуть переигрывал.
В конце концов это мне надоело, и я сказал:
– Ждать соседку бесполезно, она на гастролях в Туруханске. Очень далекий город в сибирской тайге. Вокруг одни концлагеря, еще со сталинских времен. Сталин, кстати, тоже был Иосифом, как ваш преподобный Смит.
Проигнорировав мою последнюю реплику, Джек-Джон-Джим приподнял белесые брови и с заметным разочарованием воскликнул:
– На гастролях!
– Вот именно. Моя соседка в цирке служит, дрессировщицей. Тигры, львы, медведи, крокодил и два мастифа… Есть и третий, говорящий, но его она дома оставила. Злой, как Сатана!
Мормоныш поперхнулся кофе.
– Говорящий пес? Это есть такой рашен шутка?
– Какие шутки! – с чувством сказал я. – Сам по стеночке каждый божий день пробираюсь, дрожу, чтоб зверюга дверь не вышиб! Да что говорить – выйди на площадку, приложись ухом и послушай. Знаешь, что он орет? Прр-раведника мне, прр-роповедника! Жрр-рать хочу!
На том мы и расстались, навешав друг другу лапши на уши. Я потянулся к словарю, но настроение было не читабельным. Мысли кружились медленно, будто грифы над свежим трупом, не успевшим как следует протухнуть. Трупов – или, если угодно, крыс – было две: одна, остроносая, предъявила мне удостоверение, другая – книгу с золотым тиснением, но я полагал, что все это сплошная иллюзия и обман. Обе они подбирались к Сергею, и оставалось лишь догадываться, когда и как он ухитрился насолить и нашим, и вашим. Кто они – наши и ваши – тоже было не совсем ясно, но нюхом опытного крысолова я чуял, что люди это серьезные, привыкшие вершить свои дела не при солнечном свете, а преимущественно в сумерках.
Конечно, не составляло труда позвонить Жанне и спросить, но это было б опрометчивым поступком. Раз заварилась такая каша, то телефон Арнатовых скорее всего на слуху, и что бы я ни спросил, чем бы ни поинтересовался, все будет Сергею не к пользе, а мне поставлено в вину. С чего бы, действительно, мне звонить? Был у меня сосед, не брат, не друг-приятель; потом переехал и, по официальной версии, стал заниматься превращениями досок, железных чушек и стекла в капусту. Напревращал, сколько хватило магической силы, и отвалил. На Кипр, на Крит или на остров Мальорку… Ну и что же? Обычная история по нынешним временам…
В общем, я не рискнул звонить и, укрепившись в намерении отправиться завтра на дачу, включил телевизор.
Шли последние известия. В Подольске в очередной раз был воздвигнут памятник жестоко убиенному государю Николаю II. Памятник этот регулярно взрывали, и теперь, для лучшей сохранности, цоколем ему служил настоящий бетонный дот с бронированной дверью и четырьмя амбразурами – дабы отбить атаку с любой стороны слезоточивым газом. В Москве, на улице Горького, торговали вразнос взрывчаткой, киллеры отстреливали видных демократов, экономисты толковали о долгах, дефолте, инфляции и реструктуризации, левые сражались с правыми, Дума билась с президентом, губернаторы – с мэрами, а в дыму этих баталий всякие умники приватизировали державу оптом и в розницу. Собственно, она была уже давно распродана, расчленена и препарирована, и меж ее руин бродили крысы и гиены всех мастей, выхватывая тут и там кусочки пожирнее.
Не успел я додумать эту мысль, как на экране возникла физиономия престарелого кудесника и мага из бывших южно-союзных краев, который мог обставить Сержа, как дитя, в искусстве превращений: был он первым секретарем, стал президентом, но не исключалась и дальнейшая трансформация – в хана, султана или короля. Слушать его мне не хотелось, я переключил канал и напоролся на рекламу мебельного салона «Венеция», который не обещает клиентам морковок, не делает из них петрушек, но честно экономит их капусту. Прослушав это объявление, я восхитился, сделал себе овощной салат и съел его, размышляя о венецианских маврах, венецианских дожах и венецианской мебели.
И приснилось мне в эту ночь, что я поехал не в Испанию, а в Италию, в Венецию, и там, у собора Святого Марка, встретился с Сержем: он стоял подобно монументу на груде долларовых пачек, загадочно усмехался и протягивал мне блестящий шарик из оптического стекла. А с тыла к нему подбирались мормоныш и остроносый.
Глава 3
Утром в субботу я встал пораньше, плотно перекусил, добрался до вокзала и вместе с толпой дачников влез в пригородную электричку. Путь от Питера до Приозерска неблизкий, часа три, и, скучая на жесткой скамье, покрытой изрезанным рваным пластиком, я размышлял о разных разностях. К примеру, о том, отчего бы России не вступить в НАТО. Геополитический фактор за нас: альянс нуждается в усилении, а мы – в финансах; получим их и достроим Байкало-Амурскую магистраль, чтобы пресечь китайские амбиции… Почему бы нет? Политика – это искусство возможного, а парадоксам истории несть числа… В такт моим раздумьям за окнами мелькали стволы карельских сосен, кто-то из пассажиров включил магнитофон, и томный голос певца посоветовал: не прогибайся под этот изменчивый мир, пусть он прогнется под нас.
Я, собственно, не собирался прогибаться. Психика у меня устойчивая, закаленная жизненными испытаниями, учебой, армией, аспирантурой и Проматом. Эти четыре периода моей жизни резко различались между собой, но было и сходство: подчинение вышестоящим, отсутствие нижестоящих и вечное безденежье. Даже в армии я никем не командовал, а подвизался в качестве лейтенант- программиста при чуде отечественной техники компьютере «Пурга». Этот компьютер, по задумке, должен был заменить в бою пятерых генералов, но в мирную эпоху его – и меня вместе с ним – рассматривали как
