красивее, чем раньше!» Рувик оглянулся на сестру и смущённо покраснел.
Девочки, взявшись за руки, не спеша, шли за близнецами следом и оживлённо тараторили, стараясь поскорее поведать друг другу все новости, а их накопилось немало. О пережитом в связи с Ирми Ренана не торопилась рассказать подруге (тем более в присутствии братьев), и та тактично не спрашивала, понимая, что для этого нужны и другие условия, и другой настрой. Ренана первым делом спросила: «Ну, как твоё горло? Это, наверно, от перемены климата?.. А мы по тебе страшно соскучились!» — «Ну, я же звонила, а из Австралии присылала E-mails…» — «Ну-у-у!
Это не совсем то! Вот живая Ширли — совсем другое дело! Ты извини, но к тебе приехать, навестить я никак не могла… Не потому что далеко, а…» — «Ну, что ты, Ренана! Разве я не понимаю?.. Так у нас с тобой сложилось…» Когда они пришли домой, первым делом Ренана вторично познакомила Ширли с бабушкой Ривкой и дедушкой Давидом, хотя они уже познакомились на бар-мицве близнецов. Ширли только и могла смущённо краснеть и кивать головой. Она снова отметила про себя, что Ноам — почти точная копия дедушки Давида, глаза у пожилого раввина такие же большие и по-молодому горящие, такой же длинный нос (разве что без следов травмы). Бабушка Ривка напомнила ей маленькую Шилат, только у старушки более улыбчивый и озорной взгляд — наверно, потому, что у неё были, в отличие от внучки, светло-карие и не такие большие глаза, окружённые лучистыми морщинками.
Ренана и близнецы провели Ширли по садику, который местами напоминал крохотный палисадничек Доронов в Меирии. Этот садик, конечно же, был больше, но такой же ухоженный, а главное — в очень похожем уголке у ограды росло развесистое масличное дерево. Оба дерева — и в Меирии у Доронов, и в Неве-Меирии у Ханани, — Бенци посадил в честь рождения Шилат. В обоих садиках под маслинами были созданы одинаковые уголки отдыха. Бывало, Ренана с Ширли очень любили работать вместе под музыку под меирийской маслиной.
После экскурсии по саду девочки вернулись в салон. Ренана усадила подругу в самое удобное кресло в просторном и очень уютном салоне — в его оформлении явственно чувствовались её вкус и умелые руки, — а сама принялась хлопотать, накрывая стол к чаю. Тут же суетились близнецы, подтаскивая низенький столик поближе к креслам и дивану, накрывая его скатертью («не иначе, Ренана её вышила!» — подумала Ширли) и расставляя на нём посуду. Ширли несколько раз порывалась вскочить и начать помогать, но Ренана и близнецы хором останавливали её: «Трёх пар рук достаточно… Ты же гостья! Сиди, отдыхай!» Раскрылись широкие (шире, чем в меирийской квартире) двери просторной веранды, и появились Бенци и Ноам. Бенци заметно осунулся, выглядел утомлённым, и даже его обычно пухлые, румяные щёки как бы несколько опали и побледнели. В темно-рыжей меди лохматой шевелюры заметно прибавилось серебра. Он широко и радостно улыбнулся гостье. Что бы ни случилось, как бы он ни устал, это всё тот же улыбающийся лев. Ренана радостно улыбнулась: «Папуля! Братик! Привет! Видите, кто у нас сегодня в гостях! Садитесь с нами чай пить!» Ноам застыл рядом с отцом и с робкой улыбкой восхищения глянул на Ширли, еле выдавив слова приветствия. Ширли пробормотала в ответ своё приветствие и густо покраснела. Оба они в безмолвной застенчивости поглядывали друг на друга, удивлённо отмечая изменения, появившиеся за то время, что они не виделись. Ноам подивился тому, как повзрослела и похорошела Ширли. Ширли, в свою очередь, восхитила тёмная, цвета сильно палённого каштана, курчавая бородка, отливающая фамильной медью и живописно окаймляющая лицо юноши. Ширли про себя заметила, что эта бородка очень ему идёт, и самое интересное — она непостижимым образом как бы скрадывает кривизну травмированного длинного носа и розовый шрам, рассекающий правую бровь. Парень словно угадал мысли Ширли и смущённо потупился, покраснев до корней волос.
Бенци обернулся в сторону рава Давида и Ривки, которые с ласковой улыбкой поглядывали на молодёжь, и, указывая на Ширли, проговорил: «Вы, наверно, знаете? — это дочка Рут Магидович, ныне Блох. Ведь когда-то Нехама с нею была очень дружна!» — «Она уже была у вас! Я помню… — воскликнула Ривка и заметила: — Она на Магидовичей нисколько не похожа! Подумать, как время бежит! Это у маленькой Рути такая взрослая дочка! И наша Ренана с нею дружит!» Рав Давид, ничего не говорил, только иногда изучающе поглядывал на гостью, вгоняя её в смущение.
Спустя некоторое время старики встали и вышли из салона: «Не будем вам мешать…» Присоединиться к чаепитию молодёжи они вежливо отказались.
Ширли рассказывала Ренане: «Я тебе уже говорила, что хочу поступить к вам в ульпену. Мои не очень это поддерживают, но, вроде, смирились. Мама говорит, что там в её время были отличные педагоги. Да и вообще — куда ещё идти девочке с гуманитарными наклонностями! Не в художественную же студию Дова Бар-Зеэвува! Но с другой стороны — как это «дочь элитариев из Эрании-Далет пойдёт учиться к фиолетовым, в Меирию»… Да ещё и в общежитии жить, а это им и вовсе не по душе…» — «Так и говорит? Она же сама из Меирии!» — удивлённо нахмурившись, пробормотала Ренана. Ширли покраснела: «Она всё время сокрушается: «Соседи засмеют, проходу не дадут!» — передразнила девочка голос матери. — Хорошо, хоть больше о гимназии Галили нет разговора. В Австралии они же согласились, чтобы я училась в частной религиозной школе, которую Яэль порекомендовала!.. Там, правда, для меня другого варианта и не было. Ну, так после Австралии другого пути у меня нет. Думаю, они это понимают». — «Так отлично же!» — воскликнула Ренана.
Рувик пару раз вздохнул, слушая взволнованную скороговорку Ширли и смущённо потупившись, смущённо улыбнулся Ширли: «Давненько мы тебя не видели! Ты действительно очень изменилась!» — «Естественно! Все изменились… и Эрания тоже.
А сколько новостей за это время!.. Моих братьев, — слышали? — по ТВ показывали…» — «Да уж, наслышаны… Говорят, они там смотрелись куда естественней, чем Зяма Ликуктус», — откликнулся Рувик и покраснел ещё гуще. — «Если к ОФЕЛЬ-ШОУ вообще применимо понятие нормально или естественно!» — чуть слышно откликнулся Ноам.
Шмулик кивнул и продолжал: «Твои братишки в своём супермодном прикиде отлично вписываются в ОФЕЛЬ-ШОУ. У нас в старших группах йешивы говорили про их рубашонки…» — и осёкся, потому что Бенци грозно сверкнул на него глазами: «Шмуэль, немедленно прекрати!» «Уж куда естественней, чем Зяма в кипе и с козлиной бородёнкой, — махнул рукой Рувик. — А, ну да, мы слышали, что Зяма сбрил свою бороду и вроде как намылился перебраться в Эранию-Бет, или Вав? А его дочки с приспешниками сколотили в Меирии компашку сторонников открытости и терпимости. Вовсю пропагандируют… э-э-э… так сказать — малый силонокулл, то есть — «Петек Лаван» и эти… как-их… «Шук Пишпишим» и тому подобные группы!» — «А-а-а! Это их постоянно дают по радио и в ОФЕЛЬ-ШОУ тоже! Я уж слышала… Чушь какая-то!» — Ширли с усмешкой пожала плечами. — «Ладно, не будем о них. Ты, Ширли, лучше расскажи нам про Австралию.
Это правда, что там наша любимая музыка, вообще нормальная музыка, под запретом?
Ведь твои братишки на ОФЕЛЬ-ШОУ это на всю Арцену провозгласили!» — «Это они всё врут! Австралия — нормальная страна, там никому в голову не придёт музыку запретить: каждый слушает, что хочет! Наоборот: им наши австралийские родные сразу дали понять: силонокулл считается бредом больного воображения богемных маргиналов. Там много концертных залов, где исполняют нормальную музыку, есть много мест, где можно послушать хасидскую музыку. Это крутая богема царит в основном в ночных клубах, и публика там соответствующая. Когда братья рассказывали, что они в гимназии создали «Клуб силоноидов», дядя Эрез их на смех поднял. Потом дразнил их — синусоиды. Ну, я же писала тебе, Ренана!» — «А сейчас их дружки себя назвали далетарии! По названию их клуба, где они занимаются борьбой…» — вставил Рувик, искоса глядя на Ширли; она скользнула по нему глазами и продолжила свой рассказ: «Пришлось братьям заткнуться со своей надмелодической и надритмической музыкой. В основном они демонстрировали малым кузенам свои спортивные успехи, обучали их приёмам каратэ. А мы ходили на концерты — и классики, и рок-мюзиклов, и клейзмерской, и современной хасидской музыки. Меня приятно удивило, что в окружении Яэль и Йоэля знают и любят наших Гилада и Ронена. Там знают про вашу студию, про ансамбль «Тацлилим»… Ну, конечно, в кругу Яэль и её семьи…» — «Ага, ты и про это писала!» — откликнулась Ренана, широко улыбнувшись, а Ширли, кивнув, продолжала: «Галь с Гаем всё это высосали из пальца. Мне кажется, это их Офелия подучила так говорить, или придурок Тумбель. Мне плевать, что он сам себя зовёт Тим, для меня он был, есть и будет Тумбель! Они же его при всех назвали вторым отцом!» — «Да уж папа нам рассказывал, что об этом в «Лулиании» говорят. Но не вслух. Там все сейчас очень боятся Арпадофеля, а больше всех… э-э-э… Пительмана… — заметил Ноам, сильно смущаясь и исподлобья
