Семейство Блох отдыхало в Австралии. Моти с Рути и верили, и не верили, что пройдёт немногим более полугода, и они вернутся домой. Близнецы никак не могли остановиться на чём-то одном. Неделю или две они страдали от ностальгии и хотели вернуться домой, в привычную обстановку, к друзьям силоноидам-далетариям, к старшему другу Тимми Пительману. После чего, попривыкнув, они изъявляли страстное желание жить в такой прогрессивной и современной, а главное — красивой стране. Через три месяца всё повторялось сначала с той или иной периодичностью.
В отличие от братьев Ширли знала точно: как бы хороша ни была Австралия, её место — в Арцене, в Эрании на берегу моря, или в Меирии, там, где её друзья Дороны, там, где Ноам. В Парке, где на Лужайке «Цлилей Рина» звучат такие прекрасные мелодии. Она ещё не знала, что больше никогда не придётся ей побывать на Лужайке «Цлилей Рина», как и в знакомом и любимом с детства Парке.
В Австралии на всю семью свалилось столько необычных и интересных впечатлений, что Моти удалось на некоторое время выкинуть из головы опутавший его и всю семью каскад фантасмагорий, связанных с угишотрией. Только иногда острой болью отзывались воспоминания о том, как ловко и элегантно Мезимотес оттеснил его от фактического руководства почти доведенной до логического конца темой, заткнув действительно громадной премией и отпуском, именно сейчас совершенно не нужным ни ему, ни Рути. Рути до шабатона оставалось 2 года, и ей стоило огромных трудов перенести его. Детей пришлось забрать из школы до завершения учебного года. А впрочем, может, это и к лучшему, думал про себя Моти.
Общение с родными оказалось для Моти душевным бальзамом. Приторный увалень Пительман и стреляющий косым глазом Арпадофель понемногу стирались из памяти.
Моти ничего не рассказывал родителям, справедливо полагая, что они, став настоящими австралийцами, навряд ли способны понять его проблемы. Между ним и родителями, особенно строгим, вечно погруженным в бизнес отцом, никогда не было особой душевной близости. Время и огромные расстояния, разделившие их, тем более пониманию не способствовали. Слишком давно Блохи уехали из Эрании, отошли от непростой жизни и проблем Арцены, где за это время произошли большие изменения — до такой степени, что не всегда даже эранийцы, никогда не покидавшие Арцену, были способны понять их и постичь.
Галь и Гай с самого начала окунулись в музыкальную жизнь, заинтересовавшись бытом, нравами и привычками австралийской богемы, которую они считали властителями дум и местным аналогом элитариев Эрании. На самом деле только самая крутая астралийская богема до сих пор фанатела от силонокулла. Основная же масса австралийской интеллигенции относилась к этой угасающей музыкальной моде, мягко говоря, гораздо спокойней, отдавая предпочтение прочим течениям и стилям. К сожалению, прав оказался Тимми, когда поведал ребятам, что силонокулл в передовых странах Запада мало-помалу начинает приедаться, снова уступая место традиционным течениям в музыке. Откуда приезжим провинциалам было знать, что тех, кого они приняли за крутую австралийскую богему, большинство австралийцев, в том числе и родные отца, воспринимали в качестве местных чудаков, некое более-менее безобидное отклонение от нормы.
Чтобы не очень шокировать своих австралийских родных, и боясь, что им не разрешат общаться с двоюродными братьями, сыновьями папиного младшего брата Эреза, близнецы почти прекратили свои нескончаемые рассказы про «Цедефошрию» в эранийском Парке и про своё увлечение силонокуллом, про создание ими в гимназии «Клуба юных силоноидов». Ещё они всерьёз опасались проговориться и выдать тайну фелиофона Тимми Пительмана.
Когда они похвастались, что основали в гимназии и возглавили движение силоноидов, их рассказ вызвал у насмешливого, порой до ехидства, Эреза приступ неудержимого хохота. Он был очень похож на своего старшего брата Моти, только выше ростом, да чёрные, как смоль, волосы обрамляли мягкими, как у Ширли, кудрями его мужественное, насмешливо улыбающееся лицо. У него была вторая степень по экономике и бизнесу, и он постепенно и тактично брал в свои руки управление фирмой отца, стараясь никак не задеть достоинство старого бизнесмена.
Услышав слово «силоноиды», Эрез разразился хохотом и хохотал до слёз, снова и снова умолял близнецов повторить: «Как вы сказали, дорогие мои? Синусоиды? Это как? Вот так?» — и Эрез, переглядываясь с отцом, начал двумя руками изображать идущие друг другу навстречу синусоиды, так что, в конце концов, чуть не свалился со стула. Миниатюрная, худенькая бабушка Дина, увидев, что внуки впали в ярость, но не знают, как прореагировать на дядюшкины насмешки, прикрикнула и на сына, и на мужа, сказав, что они ведут себя неприлично. Но и прекратив хохотать, дядя и дед продолжали хихикать и глаза вытирать. Эрез никак не мог успокоиться. Потом он ещё несколько раз вопрошал близнецов снова и снова: «Как-как? Вы возглавили движение синусоидов? Я правильно выговариваю? А какая амплитуда, какая частота этого движения? Вы, наверно, по физике отличники?» Мальчишки, давно исключившие школьные предметы из сферы своих интересов, страшно обиделись. Впрочем, долго сдерживаться они не могли.
Наблюдая за нравами тех, кого они определили как крутую австралийскую богему, близнецы сразу же увидели, что у парней этой богемы очень модно носить девичьи локоны и даже косы, а иногда и наводить девчоночий макияж. (Впрочем, последнее явление мальчишки поняли совершенно правильно — с этим они уже успели познакомиться дома, даже в родной гимназии.) Галь решил, что они должны кардинально изменить причёску, чтобы стать у австралийских крутых своими. Поэтому вскоре по приезде он подстригся наголо. А брату он разрешил подстричься только тогда, когда у него самого голова начала покрываться ярко-лимонными кудряшками, такими же весёлыми и задорными, как в детстве. Чтобы не очень шокировать своих австралийских бабушку и дедушку, близнецы постарались все колечки с лица убрать, оставив только несколько маленьких звенящих колечек — Галь на левом, Гай на правом ухе. Между собой они решили, что, как только вернутся домой, так снова обретут самый сногсшибательный и современный прикид. В том, что вернутся домой, они в тот момент не сомневались — у них как раз был период ностальгии по дому и друзьям.
Спустя пару-другую месяцев Галь уже щеголял в пышной белокурой косе, которую он старательно перекидывал через левое плечо. Такую причёску он увидел по телевизору в репортаже об одном ночном сборище крутых представителей сиднейской артистической богемы и решил внести свой вклад в австралийский прогресс. У Гая по плечам рассыпались шикарные белокурые локоны, которые он время от времени собирал в затейливый пышный хвост, или заплетал в две девчоночьи косички, что делало бы его похожим на озорную девчонку, если бы не мощная юношеская фигура борца-силовика. Как-то бабушка Дина, глядя на вертящихся перед зеркалом старших внуков из Арцены, мимоходом обронила: «А не подарить ли вам, внучеки дорогие, пару моих каких-нибудь юбок? Авось втиснетесь?» Дедушка Мики (или, как его тут называли — Майк) ничего не говорил, только сердито поглядывал на Моти и Рути, силясь понять, кто же из них оказался никуда не годным воспитателем сыновей, кто больше их разбаловал. В бытность в Арцене они с женой слыли либералами. Но бьющее через край своеобразие либерализма в нынешней Арцене, густо замешанное на безудержном стремлении к доведённой до карикатурности как-у- всехности, как это проявилось у старших внуков, казалось им из ряда вон выходящим.
Блохи приехали в Австралию к самому началу тамошнего учебного года. Поэтому надо было немедленно решить, что делать с учёбой детей. Сестра Моти Яэль, с которой особенно сблизилась Ширли, посоветовала Моти отдать дочку в частную еврейскую религиозную школу, которую она прочила для своих дочерей, когда те подрастут.
Ширли, кроме того, почти с самых первых дней начала по вечерам посещать художественную студию, которую ей нашла та же Яэль. Муж Яэль Йоэль (или, как его тут звали, Джоэль) советовал и близнецов отдать в подобную школу для мальчиков, но Галь и Гай резко воспротивились: «Это что, мы, эранийские элитарии и силоноиды…» — «Кто-кто-кто?..» — недоуменно воскликнул Йоэль; он уже начал слегка обалдевать от безудержной терминомании племянников. — «Ну, элитарии! Так у нас называют людей из среды самых интеллигентных и интеллектуальных эранийцев.
В отличие от досов… э-э-э… прости… — изобразил Галь смущение, глянув на кипу Йоэля, — меиричей… Мы их так и зовём между собой. А мы — силоноиды, потому что приверженцы силонокулла», — хвастливо заявил Галь, а Гай восторженно поддакнул. — «Ладно, с вами, племяннички, всё ясно… Вам действительно не надо идти в религиозную школу. Это для вас недостаточно… э-э-э… элитарно и синусоидно… Как-Ещё-У-Вас-Там? Идите в обычную… э-э-э… конечно же, синусоидную!.. Может, Эрез
