отличные шансы! Арпадофель возрождает СТАФИ! Поэтому нечего молоть антистримерскую ахинею, что этих выдающихся деятелей кто-то когда-то посмел осудить! Мезимотес, за большие заслуги и в силу большого опыта в общественной деятельности, уже избран президентом. Вы этого, конечно, могли и не знать, бесчинствуя на своих холмах. Избирают на эти посты на более высоком уровне, до которого вам с ваших холмов никогда не допрыгнуть! Теперь вы у нас попляшете!»
Стемнело. При свете сильных прожекторов по петляющей тропке тяжело взбирался на холм пыхтящий бульдозер. Рахан с командирского ленд-дабура поймал растерянные и недобрые взгляды присутствующих и подчёркнуто услужливо, с торжествующей насмешкой пояснил: «Мы неоднократно присылали вам повестки и настоятельно советовали освободить холм, но вы проигнорировали. Теперь из- за совершённого здесь сегодня преступления приходится применить силовое решение вопроса. Чтобы избежать лишних эксцессов, попрошу всех немедленно спуститься вниз! Мы объявляем этот холм закрытой военной зоной!» — «Ещё скажите — центром колпакования!» — раздался откуда-то ломкий юношеский голос.
На шум из дома выскочила Хели с малышкой на руках и бросилась к Максиму: «Но как же это… Но что же это… Нас отсюда выкидывают?.. У Ниры температура, поэтому мы с нею дома весь день…» — «Да! Именем законности и порядка!» — подтвердил дабур с повадками рахана, давая знак бульдозеру. Тот вплотную подошёл к каравану, где жили друзья Максима и располагалась малая студия. Хели разрыдалась, следом заплакала малышка. Максим нежно обнимал её, целовал маленькую Ниру, пытаясь успокоить обеих, и уговаривал Хели пойти с кем-нибудь вниз к родителям с больной девочкой. «Я не могу уйти, мы должны быть тут… — ласково объяснял он. — Я сейчас папу извещу. Вон, идите с равом Эльяшивом — он поможет».
Вдруг раздались отчаянные крики сгрудившихся на плоской вершине холма йешиботников: «Дабуры громят промзону, сносят здания фирмы «Ноам»!' Ирми и Максим бросились к обрыву. Ирми застыл, кусая губы в бессильной ярости и сжимая кулаки: «Так вот что они задумали: отвлечь сюда всех мужчин — и разорить фирму!..».
Ему хотелось броситься на троих дабуров, которые отталкивали их от караванов, бубня с монотонной деловитостью: «Посторонитесь! Нам не нужно человеческих жертв!
У нас приказ… У нас приказ… Приказы надо выполнять…»
Дабуры от души резвились, издеваясь над йешиботниками, упрямо взбиравшимися по крутому склону на Гиват-Ноам. Один из них, выбрав двух маленьких и щуплых мальчишек с длинными пейсами, схватил их за воротники и со всей силы столкнул лбами, после чего, оглушённых, спихнул вниз со склона. Другие распихивали сцепившихся локтями парнишек в разные стороны друг от друга, раздавая направо и налево оглушающие тумаки увесистыми кулаками, стараясь непременно попасть по голове. Ошеломлённо наблюдая эту дикую сцену и не зная, как помочь мальчикам, Ширли вдруг увидела, как от толпы от души резвящихся дабуров отделился невысокий в сравнении с остальными, широкоплечий, круглолицый дабур с явными ухватками опытного рахана. Он направлялся к бульдозеру, который уже почти покончил с караваном, где жили друзья Шмуэля и Максима. Его лицо показалось Ширли до жути знакомым. С ужасом она поняла, что это её брат Галь — Ализа не врала. «Значит, это правда, что их боссы вернулись, и он за ними… А я раньше как-то не замечала, что он у нас такой маленький… Он же всегда был мощный, с такими бицепсами… Или на фоне этой банды?..» — мелькнула паническая мысль. Перед глазами полыхнул багровый туман, и, как от первых звуков силонофона, схватило, как обручем, голову, подступила тошнота. Перед мысленным взором возникло лицо Ноама, каким оно отпечаталось в её памяти в самый последний раз в том жутком лабиринте. Ей пришлось со всей силы закусить губу, чтобы не закричать, не броситься на кого-нибудь из этих мерзких пустоликих дабуров.
В этот момент глаза Ширли встретились с глазами Галя, и она увидела его багрово вспыхнувшее лицо. Он мгновенно отвернулся от неё, бросился в центр маленькой площадки, окружённой тремя уже смятыми караванами, к нескольким своим сообщникам — те как раз подбирались сзади к Бенци с явным намерением схватить его за локти.
Галь крикнул: «Оставьте эту падаль, он уже своё получил! Лучше займитесь молодняком!» — и указал в сторону склона, где дабуры теснили и избивали подростков-йешиботников. Трое головорезов резко развернулись и присоединились к тем, что сдерживали взрослых мужчин, пытающихся прорваться к обломкам караванов.
Галь медленно направился к сестре. Не доходя пары шагов, остановился, уперев руки в бока, и некоторое время смотрел на неё, покачивая головой.
Ширли с ужасом уставилась на бульдозер, который проворным волчком кружился на руинах каравана, где до нынешнего вечера жили Зеэв, Бени и Эльяшив, и где была их малая студия, давя незатейливую утварь ребят и студийное оборудование.
Расширенными от ужаса и чувства безысходности сухими воспалёнными глазами она смотрела, как бульдозер подминает под себя уже их караван, как рассыпаются стол, дешёвенькие стулья, книжные полки, которые Рувик мастерил вместе с Максимом и Шмуэлем, как летят гонимые ветром страницы книг, со звоном бьются рамки фотографий и её картин, которые ещё сегодня утром с недобрым прищуром рассматривала вестница беды Ализа. Жалобно затрещали и поникли переломанные молодые саженцы масличных деревьев. Казалось, дабуру-бульдозеристу доставляет особое удовольствие крушить, ломать, давить их нехитрый скарб, их любимые вещицы, создававшие уют в их маленьких домиках, ломать и грубо выкорчёвывать молодые деревца. Об этом словно бы кричало широкое лицо бульдозериста, торжествующий изгиб его тонких губ. Бульдозер разворачивался, чтобы сделать последний заход, а Ширли сухими глазами смотрела на превратившиеся в щепки детские кроватки и безучастно подумала: «Хорошо, что успели предупредить Нехаму, и сегодня все детки, наши и Ренаны с Ирми, будут спать у бабушки… что они не видят этого кошмара… Только бы Ренана этого не увидела… Она же такая импульсивная… и так непросто носит…» Под жуткий скрежет, мучительно напомнивший пассажи силонофона, бульдозер исполнял виртуозные па, крутясь на руинах караванов. Рядом жутко завывал, будто плакал, Лаф-Лаф, которого изо всех сил удерживали Цвика и Нахуми, чудом вырвавшиеся из рук дабуров. А те наслаждались, издеваясь над рвущимися на вершину холма йешиботниками. Лица обоих кузенов Ширли распухли, были покрыты синяками и кровавыми ссадинами.
Было ясно, что замыслом дабурьих раханов было — окончательно стереть в прах даже слабую искорку надежды на возвращение на руины Гиват-Ноама. Глаза Ширли наполнились слезами, когда она взглянула на сиротливо валяющийся посреди разгрома портрет Ноама её работы, смятый и в раскуроченной рамке, тот самый портрет, что висел у них в салоне. Она с горечью подумала, что бульдозер и те, кто его послал, более всего желают растоптать даже память о том, в честь кого назвали этот холм. Чувство безысходности и бессильного гнева сжало ей горло и сердце. Снова и снова мелькала мысль о детях, которые (ей хотелось верить) сейчас были у бабушки Нехамы в безопасности, и, наверное, их уже уложили спать.
Боковым зрением она видела сидящего на земле, привалившись к сломанному дереву, бледного, как полотно, Бенци, на которого дабуры не обращали внимания. Кто-то из мужчин пытался помочь ему встать, но он непрестанно качал головой, продолжал сидеть, полными слёз глазами уставившись на бульдозер, подминавший под себя молодые масличные деревца, за которыми он с такой любовью ухаживал. Его губы что-то шептали, и двигались в такт с их движением седая борода и усы… Немного поодаль — друг Максима Бени; он, как и многие защитники Гиват-Ноам, был весь в кровавых ссадинах, и чёрные волосы, торчащие из-под кипы, местами слиплись от покрывающей их спёкшейся крови. Он сидел прямо на земле и причитал над своим братом Эльяшивом, валявшимся без сознания после удара дубинкой, повторяя по-русски: «Илюша, Илюша, ну, скажи хоть слово!.. Братик, очнись! Очнись, братишка…»
Перед глазами Ширли плыл багровый туман, и из него то и дело выскакивали на первый план окровавленные, в жутких синяках лица друзей — Ирми, Максима, Зеэва, Бени, белое в темно-синих пятнах лицо и закрытые глаза бессильно лежащего на земле Эльяшива, изо рта которого вырывалось хриплое дыхание. Потом — лица мальчиков-йешиботников, которых не удалось выкинуть с холма. На месте руин,
