Николай Бахрошин
ИДОЛ ЛИПОВЫЙ, СЛЕГКА ГОВОРЯЩИЙ
Пролог
Вертолет летел низко, нервно, судорожно вздрагивая всем железным телом. Плюс к тому в движке что-то явственно крякало. Этот утиный звук с отчетливым металлическим привкусом прорывался даже сквозь гул винта.
Нехороший звук. Предательский, как икота на первом свидании. Тоскливый звук, напоминающий обреченность утки, слабеющей и отстающей от стаи во время долгого осеннего перелета…
Вертолет откровенно сносило вбок и кренило на сторону. Вцепившись в жесткие ребра сиденья, Саша облизывал пересохшие губы и хотел еще пива. Но пива больше не оставалось. Оставалось хотеть. Ждать и надеяться. Паскудная ситуация, абсолютно беспомощная ситуация, когда остается надеяться неизвестно на что… Остается думать всякую чушь про уток, чтоб не впускать в голову самые плохие мысли…
Нет, тогда он еще не верил, до конца – не верил, что все кончится плохо. Что их рейсовый вертолет не только заблудится в грозовом небе, но и перестанет функционировать еще в воздухе. Пронесет как-нибудь, всегда проносило, почему бы и не теперь… И только когда прекратился гул, когда длинный винт пугающе неподвижно повис напротив иллюминатора, он понял, что дела даже хуже, чем кажутся. Отлетался, голубь вороненый! Тушите свет под крышкой гроба, господа…
Свет в салоне все еще горел. Точнее, мигал тусклыми неровными вспышками, отчаянными, как сигнал тревоги. Так же, вспышками, Саша видел перекошенное лицо Ирки, на котором, казалось, замер, заледенел от ужаса крик. Видел хмурое, насупленное лицо Федора, Альку, недоумевающую, с глуповато приоткрытым ртом, и все равно ослепительно-красивую, вцепившуюся в поручень абсолютно белыми, даже неестественно белыми пальцами. Ее тонкие, игрушечные кисти с проступившими синеватыми жилками он почему-то отчетливо рассмотрел…
Так же ясно, до мельчайших фотографических подробностей, Саша успел запомнить, как мотался от болтанки распластанный по полу Егорыч, словно детская кукла под ногами у взрослых. Рыхлое, бледное лицо Самородова c закушенными губами, Веру, до бровей закутанную в черный платок, она часто и, как казалось, стремительно крестилась, беззвучно шевеля губами; мичмана тетю Женю, чьи полные, румяные щеки вдруг разом обвисли некрасивыми складками…
А под иллюминатором стремительно набегала зеленая полоса тайги, словно разматывалась, как шерстяной клубок, запущенный вдаль. Про клубок он еще успел подумать, это точно… Потом по нервам ударил чей-то голос, кто-то закричал первым, он не заметил – кто, потому что тоже закричал вместе со всеми, как инстинктивно не можешь сдержаться на крутых американских горках…
Тридцать пять лет… падающий вертолет… умирать не хочется… нарастающая резь в ушах… набегающая земля… не хочется умирать… как некрасиво кричат люди, когда им страшно… как громко, слишком громко…
Светлая, белесая лента воды, хвойная, мохнатая лента деревьев…
Как же не хочется умирать, Господи!
Глупо!
Значит, так все это и бывает… Так люди и погибают! Быстро, страшно и до безобразия просто!
Потом – удар…
Глава 1
Для Александра Кукорова, научного обозревателя популярной газеты «Экспресс-факты», выступающего на ее «желтых», как лимон, страницах под громким псевдонимом «Саша Кукорекин», командировка на Север не задалась с самого начала. Он понял это еще неделю назад, когда самолет только разбегался по полосе столичного аэродрома. Ничего хорошего его не ждет, кроме старой, доброй головной боли. Та точно ждет и надеется.
Во-первых, он забыл дома шведский перочинный нож с ножницами, штопором, открывалкой, отверткой и множеством других полезностей. А он его никогда не забывал, вещь такая, что в каждой командировке пригождается неоднократно. А заусенец появился на ногте еще в Домодедове – дернул ноготь, возившись с заедающим замком сумки. Теперь заусенец шершаво цеплялся за все матерчатое, но подхватить его без подручного инструмента никак не удавалось. И где он вообще, любимый нож, не потерялся ли? Жалко. Между прочим, подарок. Удобная штука, в магазине такие по сто пятьдесят баксов, не меньше…
Во-вторых, зачем главный редактор Гаврилов погнал его в эту командировку – оставалось загадкой. Да, ежегодный слет шаманов северных народностей. И что? На то он и ежегодный, что давно уже перестал быть событием, достойным чего-то большего, чем упоминание в новостной колонке… Понятно, попал под горячую руку главного. Подвернулся, как враг под саблю. Только материал минимум на полосу с него все равно будут требовать. И что писать?
А в-третьих, – это все ерунда! Просто было некое предчувствие, тревожило что-то в глубине души, как заусенец на ногте раздражал руку. Конечно, можно было списать все на похмелье, на противоположно- сумеречное состояние души после вчерашнего вечернего просветления за рюмкой крепкого на пару с коллегой-обозревателем Мишкой Бломбергом.
Увлеклись, как всегда, они с Бломбергом всегда увлекаются. А теперь нервная система сигнализирует дурными предчувствиями, что такая жизнь до хорошего не доведет. Можно понять: система тоже жить хочет, праздника хочет, а не алкогольного отупения… Остается не обращать внимания, уговаривая себя, что его дело маленькое, дело подневольное, послали – поехал, приказали – под козырек. Торчать там он не собирается, раз-два – и обратно. Не в первый раз.
Но тревожило…
Из Москвы Саша добирался в тундру четыре дня. Для обозрения местных, голых, как лысина, красот под низким северным небом ему хватило нескольких минут. За десять лет своей журналистской карьеры он наездился по разным медвежьим углам и родную страну знал не по учебнику. Везде, в сущности, одно и то же. Бескрайний простор территории и удивительная убогость существующих на этих просторах людей, вынужденных выживать даже в мелочах. Плюс к этому – на севере страны холодно, а на юге теплее. Хотя, понятно, и этот факт ни для кого не новость. Не эксклюзивный фактик, надо признать.
Дальше начались трудовые будни. Условия – самые приближенные к первобытно-общинным. Ночевать пришлось в брезентовой палатке геодезиста Ефимова, на надувном матрасе, устланном сальными телогрейками, несмотря на которые спина по ночам нещадно мерзла. Что поделаешь, вечная мерзлота под ногами, зато мошки нет, повезло, ее сезон кончился, утешал его оптимист Ефимов, неторопливый словом и делом коренной северянин из Мурманска. Действительно, оставалось утешаться только отсутствием мошки, других поводов не наблюдалось.
С репортажем не клеилось. За всем, что он наснимал и наинтервьюировал, не стоило даже выезжать за пределы МКАДа, Саша сам понимал. Все это мусор и лирика, обычно говорил в таких случаях Гаврилов, небрежно смешивая эти два понятия, как остервеневший над уравнениями технократ.
Ежегодный и межнациональный слет шаманов северных народностей – это только звучит красиво, особенно в московском офисе редакции, где все бойко щелкают по клавиатурам и обозревают мир через Интернет. На месте колдовской шабаш оказался грандиозной, профинансированной из местечкового бюджета пьянкой племенных старейшин с использованием «Стеклоочистителя бытового» (78 градусов крепости, 146 руб. 40 коп. за 5 литров) и жидкости для размораживания замков «Солнышко» (92 градуса, 61 руб. 17 коп. за 2 литра). Закусывалось все это безобразие свежей оленьей убоиной с кровью и остатками жесткой шерсти. Маленьких, грязных оленей с большими, покорными глазами резали на глазах у всего остального стада и потом долго пластали на дымящиеся куски. Подобная закуска, естественно, не добавляла привлекательности вонючему, как ароматизированный ацетон, «Стеклоочистителю бытовому» и «Солнышку», радующему глаз насыщенным цветом образцово-показательного анализа мочи.
Целых три дня Саша пытался добиться от беззубых шаманов ярковыраженного колдовства или хотя бы фотогеничного камлания, но те или сразу впадали в ступор, или долго щурили без того узкие глаза, разводили руками, моментально переставали понимать русский язык и переходили на подвывающие речитативы предков.
Немного выручил Ефимов. Он привез литр спирта, при виде которого шаманы напряглись и язык старшего брата по этносу мало-мало вспомнили. Даже изобразили нечто колдовское и с бубнами на фоне приспущенного, незаходящего солнца и трепещущего от ветра костра. Была бы у него телекамера, что-то
