Всего на злополучном вертолете, которому суждено было вылететь, но не суждено долететь, их оказалось тринадцать человек. Чертова дюжина. Вот и не верь после этого в счастливые и несчастливые числа…
Экипаж – командир и шалопут Васька Зайцев и Денис Абраменко, второй пилот. Приятный парень. Беззлобный, обстоятельный и настолько неторопливый, что непоседливый Васька часто закипал от одного его вида. Тем не менее они были друзьями…
Считаем дальше. Кроме них, конечно, он, Саша, оба геолога с правоверными именами и, как оказалось, летный мужик Егорыч, который, кроме ношения фуражки и сердечной дружбы с буфетчицей, никакого отношения к воздухоплаванию не имел. Представлялся он корабельным механиком, работал где-то на буровой в должности «подай-принеси» и, как вскоре понял Саша, был человеком убежденно пьющим и неохотно, хмуро трезвеющим.
Толстуха в военном кителе, Евгения Степановна, тетя Женя, рекомендовалась как мичман по кухне. Когда-то она была радисткой в разведроте морской пехоты, но выяснилось это уже в Ващере. Сначала Саша ехидно решил, что форма мичмана со всякими военными побрякушками и орденской колодкой выглядит на ее мясистом теле примерно как седло на корове. Сдобная, домашняя тетушка, от которой непременно должно пахнуть чем-то вроде пирогов и блинов. И надо же, мичман флота… Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад уже наступил, а вы все еще не проснулись…
Художник Федор Зверев, смазливый хмурый мужик почти баскетбольного роста.
Этакий прикинутый в спортивное и дорогое плейбой с обострением геморроя, откровенно выраженным на лице. Нет, Саша еще не знал, что он художник, причем хороший и даже известный. Не знал, что при всей своей яркой мужественности Федор – человек не злой, нерешительный, и, откровенно говоря, тюфяк и мямля. Просто обратил внимание на двух его спутниц, на них невозможно было не обратить внимания. Красивая спортивная брюнетка Ирка и ослепительно-красивая Аля, с глубокими, как озера, глазами светлой воды и волнистой каштановой гривой. Как выяснилось, законная жена Федора. Дядя Федя – съел медведя, пожалуй, так… Всегда хочется надеяться, что красивая жена – чужая жена. Практически общественное достояние…
Что еще он подумал тогда? Правильно: кто-то путешествует с двумя красавицами, а кто-то хлещет водку с бородатыми мужиками в том же количестве. Каждому – свое, и от этого – грустно жить. Потому что, глядя на таких девочек в чужой компании, модельно-элегантных даже в спортивных костюмах, остается облизываться, жевать сопли и понимать – жизнь, в сущности, не удалась… Аля, Алечка… Как потом выяснилось – Алевтина, если строго по паспорту…
Коммерция была представлена среди пассажиров бизнесменом из Азербайджана.
Ачик Робертович Гелиев. Именно так он представился, значительно подчеркнув имя-отчество и намекнув на большую коммерцию и нефтяные дела. Нефть? Вряд ли, слишком рыночная физиономия. Такому самое место за открытым прилавком среди плодово-выгодного изобилия. «Бэри, дарагой, бэри, мамой клянусь, только что с ветки!» А кто с ветки, дарагой, ты или фрукты? И густая, как сапожная щетка, щетина, и смешной, почти карикатурный акцент, и тщательно выпячиваемый менталитет неистового горца. Хотя сам Ачик Робертович, похоже, был абсолютно городской житель. Какие-нибудь мандаринчики- помидорчики, конечно, скупка оптом и перепродажа в розницу…
Сколько ему было лет? Вряд ли много, эти горные орлы из азербайджанских пустынь поспевают так же рано, как их продукция. Может, он просто по молодости не знал, как себя вести? Чужая страна, другие нравы, непривычный язык. Так или иначе, но его поведение выглядело совершенно по-идиотски.
Властные структуры среди пассажиров являл собственной жирной персоной Захар Иванович Самородов, чиновник по жилому фонду из краевой администрации. У этого все было написано на лице. Мясистый нос, маленькие глазки, лопоухие уши и сразу два подбородка – с намеком на третий, неведомым образом складываются в выражение официальной значительности, которым он щедро делится с окружающими. Этот из тех, кто даже мысленно величает себя по имени-отчеству. С подобными динозаврами районных масштабов Саша неоднократно сталкивался в командировках. Прошибить их непрошибаемое самомнение – можно даже и не пытаться, в этом он давно уже убедился.
А вот как и когда появилась в зале Вера, Саша, откровенно говоря, не заметил. Такая уж она незаметная. Подпольная, как мышка-норушка. Приземистая, коренастая, все время закутанная в бесчисленные платки и юбки, темные, как рясы монахинь. Во всем остальном она тоже напоминала монашку. Истово верующую и неистово свою веру демонстрирующую. Саша бы не удивился, если бы она оказалась старой девой. Впрочем, глядя на нее, желания проверять это предположение не возникало, это точно…
Да, вот и все тринадцать человек, весь состав их винтокрылого «Титаника»…
Интересно, а каким увидели его самого остальные пассажиры, будущие товарищи по несчастью, приходило потом в голову Саше.
Однажды, под разговор, он даже спросил об этом Алю.
Ответ не порадовал. Оказалось – его увидели пьяным. Три назюзюкавшихся мужика, один из которых назюзюкался больше всех. В любой пьющей компании всегда кто-нибудь выпадает в осадок раньше остальных. И на что тут смотреть?
Вот так! Вот и думай после этого, что на тебя обращают внимание! Впрочем, чувство собственной значимости, преувеличивая себя из последних сил, играет с людьми злые шутки, это он давно понял.
Саша никогда не считал себя особенным красавцем, покорителем сердец, бесстрашно бороздящим просторы чужих кроватей. С этим надо родиться, как рождаются с талантом, всегда считал он. Следовать стремлению плоти нужно истово, как жизненному предназначению. У них в университетской группе был один такой, Юрочка Семин, уже с первого курса носивший в их мужской пивной компании гордое прозвище «Бельевая Вошь». Тот, при своей не слишком заметной внешности, где выдающимся был один нос, действительно кидался на весь противоположный пол. Наскоки получались у него настолько естественно, что дамы даже не успевали возмутиться, как оказывались познакомленными и обязанными телефонными номерами. Если это не талант, то что?
Саша был интересным. Просто интересным. Это не он придумал, это дамы ему говорили, причем не один раз. А два или три. Пусть он не выше среднего роста, зато фигура спортивная. Лицо приятное, хотя и с курносинкой. И самое главное, глаза у него хорошие. Голубые, блестящие и очень выразительные, как редко бывают выразительными голубые глаза. Умные. Как у собаки, обычно добавлял он, когда чувствовал, что пора привнести в их женские излияния нотку мужественного юмора. На это ему возражали, что у собаки голубых глаз не бывает, но в принципе похоже…
Иронизировать над собой нужно тоже в разумных пределах, а то остальные подхватят.
Впрочем, пьяным он точно был, этого не отнять.
Когда все-таки появился вертолет и как они в него грузились, Саша плохо помнил. Пропаганда свободной прессы перед представителями северной геологической общественности под водку и закуску из бутербродов все-таки обернулась для него частичной потерей памяти. Точнее, выпадением из нее целого ряда важных событий, таких, например, как внос в вертолет собственного тела, с вещами и всяческими увещеваниями не бузить. Занозой осталось, как он ругался в этот момент с Мишкой Бломбергом, который нудно и надоедливо предупреждал его не увлекаться. В ответ Саша объяснял ему, чья бы корова мычала, и взывал к зеркалу, в которое Мишке не худо бы смотреться хотя бы раз в месяц, для порядка. Потому что если постоянно встречаешь в зеркале не лицо, а рожу – это уже сигнал, обещающий много, но ничего хорошего…
Конечно, явление Бломберга на вертолетной площадке в тундре было из области фантастики и рассматриваться как факт не могло. Просто пить надо меньше и закусывать тщательнее. Но эта истина в логических доказательствах не нуждается…
От начала перелета в памяти остались только ребра жесткого откидного сиденья, такая же беспощадная тряска и низкий, вибрирующий гул винтов. Когда Саша открыл глаза и понял, что пришел в себя, он обнаружил, во-первых, что они уже в воздухе, и во-вторых, что жизнь не имеет смысла. Пробуждение с похмелья – это выныривание из глубины сознания на белый свет, который в этот момент предстает во всей неприкрытой беспощадности, – всегда давалось ему с трудом. Сейчас тело затекло от неудобной позы, шея странно кривилась, словно так и выросла, а в горле колом торчал ржавый гвоздь и мешал глотать. Немедленно захотелось чего-нибудь жидкого и прохладного, лучше – с газом, а ещё лучше –
