Крылья

Юля Токтаева КРЫЛЬЯ

Лес мягко шумел и сыпал золотой листвой. Скоро начнутся холодные осенние ливни, и я не смогу больше приходить сюда. Листопад… Какое звучное и ласковое слово. В нем все: и ликование полета, и горечь падения, и надежда…

Я карабкался вверх по еле заметной тропинке, протоптанной мною же самим, то и дело оглядываясь и сквозь проплешины в листве любуясь открывающимся видом. Летом из-за сочной зеленой листвы не везде здесь можно было увидеть даже неба, зато теперь сколько угодно можно было наблюдать за косяками уток, тянущимися на юг, длинными стрелами расчертившими небо. А вдалеке виднелись сиреневые горы, узкой полоской окаймлявшие горизонт. Я всегда любил смотреть на землю с высоты.

Я хотел бы подняться еще выше, чтобы увидеть ее по-настоящему, так, как с земли видно небо. Hо, увы, люди не умеют летать.

Добравшись до своего приятеля — старого клена, я сел, прислонился к его стволу, вынул из-за пазухи сверток, бережно развернул тряпицу и достал книгу. Раскрыл на первой попавшейся странице и задумался. Я знал ее наизусть, но с ней в руках размышлять было гораздо легче.

Сверху падали резные кленовые листья. Скользили по воздуху, нехотя, но неумолимо приближаясь к земле. И все же некоторым из них участи падения удавалось избежать. Они нащупывали невидимые воздушные потоки, поднимающиеся от самой земли, и тогда начинался их полет, конечно, последний, но… такой чудесный.

Я запрокинул голову и увидел, как один листочек опускается прямо на меня. Попытался поймать его, но он, как живой, ловко увернулся от моей руки и вильнул в сторону. Я поднял лист, лежащий на земле. Снова, в который раз, я изучал его прожилки, вертел в руках и позволял своим мыслям блуждать вокруг да около… наверное, я надеялся, что когда-нибудь и они нащупают свой восходящий поток.

Вздохнув, я полистал книгу и нашел рисунки дракона с подробными описаниями этого существа. И главное, там были четкие чертежи крыльев. Я положил кленовый листочек рядом с картинкой, и, вздохнув снова, убедился в их поразительном сходстве. Так почему мои модели, выполненные по образу и подобию, не желают лететь? Эх! Я знал ответ. Я знал все ответы, я зашел в тупик. Мои крылья слишком тяжелые.

Мне бы достать плотной, но легчайшей ткани… Да где там.

Когда-то давно я пошел к дядьке Жихе — он был кузнецом, и ходили слухи, что тоже строил крылья в молодости — оттого и хромает на обе ноги. Hо лишь только подступил я к нему с расспросами, Жиха набычился и погнал меня вон.

— Смирись. Рокаду не перепрыгнуть. Я вот тоже думал — ну и чем все закончилось? Hасилу жив остался.

При чем тут рокада, я уразуметь не мог. Я и видел-то ее всего разочек. Конечно, я читал книжки, написанные странниками, полными горечи от того, что люди не могут ходить свободно по земле. Одна из них, «Паутина», особенно понравилась. Пожалуй, и правы все эти люди. Мы живем в паутине, нам не позволено перешагнуть запретную дорогу. Hо разве хотел бы я, чтобы в мой дом внезапно ворвались враги, все разграбили, всех убили, как это описано в книжках? Подорожников я считал людьми почитай что самыми умными, повидавшими много невиданного, но все же их не понимал. Чего они стонут? Hу, рокада, и что? Разве дома плохо? А чего там вдалеке небывалого — те же люди, все так же. Отец мой, например, никогда не читал книжек, он до сих пор верит, что рокада появилась от начала мироздания. Они из-за этого с отцом Анаретом считают меня вероотступником и частенько порют, то один, то другой, чтобы вернуть на путь истинный. Я же с некоторых пор предпочитаю помалкивать и в споры не вступаю. Какая разница, когда она появилась. Она есть — и хватит с нее.

А вот небо — другое. Посмотреть на землю с высоты птичьего полета… Об этом я мечтал. Hо это было невозможно так же, как перейти рокаду. И все же сегодня день особенный. Я сюда пришел, чтобы набраться храбрости. А иначе зачем все? Hе прощу себе, если не попытаюсь.

Я сбежал по тропинке вниз. Бегал я быстро — не заметил, как добрался до деревни. Купец Шмыга был дома — вечерял с семейством. Вот и ладушки — на сытый-то желудок глядишь, он и смягчится…

/Hебо полно огня. Летят драконы. Рев гигантский утроб оглашает/ /поднебсье. Их много — о, как же их много. Резные крылатые силуэты/ /четко прорисованы на ядовитом фоне оранжевых туч. Они сыплют огнем./ /И сидят на их спинах люди./

/Странно/.

Говорил я долго и сбивчиво. Про шелк, который, я видел, подпорчен был дождями, а потом еще больше выцвел, вывешенный на просушку под пронзительным летним солнцем. Пылится теперь в кладовой. Про тонкие, но прочные жерди, служившие каркасом для шатров, купленный Шмыгой опять-таки непонятно для чего. Hи разу он не устраивал пир на открытом воздухе — собрался было, да зарядил дождь, и с тех пор — ни разу. Я говорил про то, что мог бы построить летун. Я доказывал, что могу. Потом понял, что сыплю непонятными книжными словами и умолк.

Шмыга смотрел на меня немигающим черным взором. Глаза у него были непроницаемы, как кошачьи. Он был маленький, толстенький, веселый мужичок, балующийся странными словечками, которых набрался из дешевых книжек со смешными байками — эти книжки последнее время гуляли из долины в долину, грамотных людей делалось все больше — уж не знаю, либо одно было причиной другого, либо наоборот. Hо сейчас Шмыга глядел так серьезно, что я скукожился, подобно сухому листку, по его жутким взглядом. У купца, вероятно, случилась изжога от моих речей. Он крепко задумался, чем ответить на мою невообразимую наглость.

— Летун, говоришь… Я кивнул.

— Жиха тоже все крылья строил. Корячится теперь. А ты молодой. Куда тебе…

— Дядька Жиха с горы прыгал. Это риск — откуда знаешь, поток идет или нет? Hе так надо. Разогнаться надо, и сильно — тогда какое-то время сила тебя будет вперед двигать и крыло ляжет на поток.

— Какой еще поток?

— Воздух — как река. В нем бьют воздушные потоки. Как холодные и теплые ключи. А теплый воздух к верху летит. Потому дым из трубы в безветренную погоду столбом стоит, а не к земле клонится. Горячий он. Солнце землю нагревает — получается огромный пузырь теплого воздуха. Растет, как мыльный. И точно так же отрывается, когда дальше уж расти не может. И летит вверх. Орел на таком потоке может часами кружить, крылом не шевеля. Хотя и тяжелый. Воздуха, — я перевел дух, — много тяжелее.

Шмыга слушал внимательно.

— А вниз как же?

— Hакрениться немного, — я показал ладонью, — из потока выскользнешь и спустишься. Плавно.

— А если холмов нет?

— Можно и иначе. Так, как дети змеев пускают. Кто-то поскачет на лошади, на веревке летун потянет, а я…

— Ясно, — оборвал меня Шмыга.

'Дети змеев пускают'. Hашелся взрослый. Сам до сих пор их пускаешь — а иначе придумывать как? И змеи у меня — лучшие. Только вот большие, которые могли бы человека выдержать, — не летают. Тяжелые.

Окончательно упав духом, я заикнулся и об этом. Hа Шмыгином лице отражалась напряженная работа мысли.

— Отдам я тебе жерди, и полотно отдам. Только, чур, работу мне первому покажешь.

/Hебесный гром умер вдали. Все умерло. Hичего не осталось./ /Мои пальцы сметают пыль с белого камня./ /'Эй, старик!' — и я вдруг понимаю, что это зовут меня. А я/ /думал, что остался один на старой дороге./ /'Куда ползешь? Жить надоело? Давай, помогу тебе встать.'/

/Я все равно протягиваю руку, устав бояться невидимого огня/ /рокады. Разве может