строевых,И (может, горше всех других)Забыли интендантов козни...Иль не забыли, может быть? —Их с хлебом-солью ждут подносы,Им речи будут говорить,На них – цветы и папиросыЛетят из окон всех домов...Да, дело трудное их – свято!Смотри: у каждого солдатаНа штык надет букет цветов!У батальонных командиров —Цветы на седлах, чепраках,В петлицах выцветших мундиров,На конских челках и в руках...Идут, идут... Едва к закатуПридут в казармы: кто – сменятьНа ранах корпию и вату,Кто – на вечер лететь, пленятьКрасавиц, щеголять крестами,Слова небрежные ронять,Лениво шевеля усамиПеред униженным «штрюком»,Играя новым темлякомНа алой ленточке, – как дети...Иль, в самом деле, люди этиТак интересны и умны?За что они вознесеныТак высоко, за что в них вера?В глазах любого офицераСтоят видения войны.На их, обычных прежде, лицахГорят заемные огни.Чужая жизнь свои страницыПеревернула им. ОниВсе крещены огнем и делом,Их речи об одном твердят:Как Белый Генерал на беломКоне, средь вражеских гранат,Стоял, как призрак невредимый,Шутя спокойно над огнем;Как красный столб огня и дымаВзвился над Горным Дубняком;О том, как полковое знамяИз рук убитый не пускал;Как пушку горными тропамиТащить полковник помогал;.Как царский конь, храпя, запнулсяПред искалеченным штыком,Царь посмотрел и отвернулся,И заслонил глаза платком...Да, им известны боль и голодС простым солдатом наравне...Того, кто побыл на войне,Порой пронизывает холод —То роковое всё равно,Которое подготовляетЧреду событий мировыхЛишь тем одним, что не мешает...Всё отразится на такихПолубезумною насмешкой...И власть торопится скорейВсех тех, кто перестал быть пешкой,В тур превращать, или в коней...А нам, читатель, не присталоСчитать коней и тур никак,С тобой нас нынче затесалоВ толпу глазеющих зевак,Нас вовсе ликованье этоЗаставило забыть вчера...У нас в глазах пестрит от света,У нас в ушах гремит ура!И многие, забывшись слишком,Ногами штатскими пылят,Подобно уличным мальчишкам,Близ марширующих солдат,И этот чувств прилив мгновенныйЗдесь – в петербургском сентябре!Смотри: глава семьи почтенныйСидит верхом на фонаре!Его давно супруга кличет,Напрасной ярости полна,И, чтоб услышал, зонтик тычет,Куда не след, ему она.Но он и этого не чуетИ, несмотря на общий смех,Сидит, и в ус себе не дует,Каналья, видит лучше всех!..Прошли... В ушах лишь стонет эхо,А всё – не разогнать толпу;Уж с бочкой водовоз проехал,Оставив мокрою тропу,И ванька, тумбу огибая,Напер на барыню – оретУже по этому случаюБегущий подсобить народ(Городовой – свистки дает)...Проследовали экипажи,В казармах сыграна заря, —И сам отец семейства дажеПолез послушно с фонаря,Но, расходясь, все ждут чего-то...Да, нынче, в день возврата их,Вся жизнь в столице, как пехота,Гремит по камню мостовых,Идет, идет – нелепым строем,Великолепна и шумна...Пройдет одно – придет другое,Вглядись – уже не та она,И той, мелькнувшей, нет возврата,Ты в ней – как в старой старине...Замедлил бледный луч закатаВ высоком, невзначай, окне.Ты мог бы в том окне приметитьЗа рамой – бледные черты,Ты мог бы некий знак заметить,Которого не знаешь ты,Но ты проходишь – и не взглянешь,Встречаешь – и не узнаешь,Ты за другими в сумрак канешь,Ты за толпой вослед пройдешь.Ступай, прохожий, без вниманья,Свой ус лениво теребя,Пусть встречный человек и зданье —Как все другие – для тебя.Ты занят всякими делами,Тебе, конечно, невдомек,Что вот за этими стенамиИ твой скрываться может рок...(Но если б ты умом раскинул,Забыв жену и самовар,Со страху ты бы рот разинулИ сел бы прямо на троттуар!)Смеркается. Спустились шторы.Набита комната людьми,И за прикрытыми дверьмиИдут глухие разговоры,И эта сдержанная речьПолна заботы и печали.Огня еще не зажигалиИ вовсе не спешат зажечь.В вечернем мраке тонут лица,Вглядись – увидишь ряд одинТеней неясных, вереницуКаких-то женщин и мужчин.Собранье не многоречиво,И каждый гость, входящий в дверь,Упорным взглядом молчаливоОсматривается, как зверь.Вот кто-то вспыхнул папироской:Средь прочих – женщина сидит:Большой ребячий лоб не скрытПростой и скромною прической,Широкий белый воротникИ платье черное – всё просто,Худая, маленького роста,Голубоокий детский лик,Но, как бы что найдя за далью,Глядит внимательно, в упор,И этот милый, нежный взорГорит отвагой и печалью...Кого-то ждут... Гремит звонок.Неспешно отворяя двери,Гость новый входит на порог:В своих движениях уверенИ статен; мужественный вид;Одет совсем как иностранец,Изысканно; в руке блеститВысокого цилиндра глянец;Едва приметно затемненВзгляд карих глаз сурово-кроткий;Наполеоновской бородкойРот беспокойный обрамлен;Большеголовый, темновласый —Красавец вместе и урод:Тревожный передернут ротМеланхолической гримасой.И сонм собравшихся затих...Два слова, два рукопожатья —И гость к ребенку в черном платьеИдет, минуя остальных...Он смотрит долго и любовно,И крепко руку жмет не раз,И молвит: «Поздравляю васС побегом. Соня... Софья Львовна!Опять – на смертную борьбу!»И вдруг – без видимой причины —На этом странно-белом лбуЛегли глубоко две морщины...Заря погасла. И мужчиныВливают в чашу ром с вином,И пламя синим огонькомПод полной чашей побежало.Над ней кладут крестом кинжалы.Вот пламя ширится – и вдруг,Взбежав над жженкой, задрожалоВ глазах столпившихся вокруг...Огонь, борясь с толпою мраков,Лилово-синий свет бросал,Старинной песни гайдамаковНапев согласный зазвучал,Как будто – свадьба, новоселье,Как будто – всех не ждет гроза, —Такое детское весельеЗажгло суровые глаза...Прошло одно – идет другое.Проходит пестрый ряд картин.Не замедляй, художник: вдвоеЗаплатишь ты за миг одинЧувствительного промедленья,И, если в этот миг тебяГрозит покинуть вдохновенье, —Пеняй на самого себя!Тебе единым на потребуДа будет – пристальность твоя.В те дни под петербургским небомЖивет дворянская семья.Дворяне – все родня друг другу,И приучили их векаГлядеть в лицо другому кругуВсегда немного свысока.Но власть тихонько ускользалаИз их изящных белых рук,И записались в либералыЧестнейшие из царских слуг,А всё в брезгливости природнойМеж волей царской и народнойОни испытывали больНередко от обеих воль.Всё это может показатьсяСмешным и устарелым нам,Но, право, может только хамНад русской жизнью издеваться.Она всегда – меж двух огней.Не всякий может стать героем,И люди лучшие – не скроем —Бессильны часто перед ней,Так неожиданно суроваИ вечных перемен полна;Как вешняя река, онаВнезапно тронуться готова,На льдины льдины громоздитьИ на пути своем крушитьВиновных, как и невиновных,И не чиновных, как чиновных...Так было и с моей семьей:В ней старина еще дышалаИ жить по-новому мешала,Вознаграждая тишинойИ благородством запоздалым(Не так в нем вовсе толку мало,Как думать принято теперь,Когда в любом семействе дверьОткрыта настежь зимней вьюге,И ни малейшего трудаНе стоит изменить супруге,Как муж, лишившейся стыда).И нигилизм здесь был беззлобен,И дух естественных наук(Властей
