Хазарда.
— А чем же ты докажешь это?
— Да хотя бы числом строк в кадре. Их было 1200! Это не только более чем вдвое превосходит четкость нашего отечественного телевидения, но и вообще является предельной четкостью, какую только способен вюспринять человеческий глаз.
— А какова четкость в других странах? — спросил Хазард, все еще не проявляя серьезного интереса к словам Писфула.
— Тоже не далеко от нас ушли, — без особого энтузиазма продолжал профессор. — Наибольшее количество строк имеет пока только Франция — 819. Есть, правда, сведения, будто русские успешно осуществили лабораторные опыты по передаче изображения с разбивкой его на 1050 строк. Но ведь это всего лишь опыты. Да и потом Советский Союз слишком далеко от нас, а ультракороткие волны, на которых осуществляются современные телевизионные передачи, могут достаточно устойчиво распространяться только по прямой линии до горизонта. Практически, следовательно, в радиусе 80-100 километров. Лишь при особо благоприятных условиях достигают они дальности в несколько сот километров.
Профессор зажег полный свет в кабинете и усталой походкой прошелся по ковровой до| рожке, проложенной от письменного стола через всю комнату. Генерал снова уселся на диван и, закурив сигарету, с рассеянным видом стал рассматривать картины, развешанные по стенам. Все они были либо подлинниками, либо хорошо исполненными копиями работ старых мастеров реалистической школы.
«Чертовски старомоден наш профессор», — не без самодовольства подумал генерал Хазард, признававший в живописи только «шедевры» абстракционистов.
— Ты, я вижу, все еще не веришь мне? — остановившись перед Хазардом, спросил Писфул.
В прищуренных глазах Хазарда светилась явная насмешка.
— Откровенно говоря, старина, не особенно верю, — признался он. — Что-то очень уж все это похоже на фантастику. Мы чертовски увлекались ею в детстве, но благоразумно остерегаемся теперь, став взрослыми людьми. Да и, сказать по правде, доказательства твои не очень-то убедительны. Ты только не обижайся, пожалуйста…
— Хорошо, — все еще не сдавался Писфул, — я подтвержу свои выводы еще некоторыми фактами, хотя такого скептика, как ты, ничем, пожалуй, не проймешь.
— Да, — самодовольно усмехнулся Хазард, — я действительно привык верить только бесспорным фактам. Даже в атомную бомбу поверил только после того, как увидел собственными глазами ее великолепную «работу».
— Может быть, ни к чему тогда и дополнильные доказательства? — снова насупился Писфул.
— Напротив, старина, выкладывай все, и как можно обстоятельней.
— Ну что ж, изволь.
Писфул, усевшись рядом с Хазардом, прикурил предложенную им сигарету и продолжал теперь уже спокойным, бесстрастным голосом, каким беседовал обычно со своими студентами на лекциях:
— Ты знаешь, наверно, что при приеме обычных наземных телевизионных станций нельзя избавиться от искажений даже с помощью самых усовершенствованных антенн. Их можно лишь уменьшить в какой-то степени. Особенно заметно это в городах, где высокие здания и крыши домов отражают сигналы телевизионных станций в разные стороны. Ну-с, а я вот принял вчера телепередачу без малейших искажений. А это возможно только в том случае, если она ведется сверху.
— А почему бы не допустить, что ее вели с самолета? — заметил Хазард.
— Но кто? Я запросил все наши экспериментальные телестудии — никто из них не проводил вчера подобных опытов. К тому же принял я эту передачу пездно ночью, когда вообще не работала ни одна телевизионная станция.
Хазарда все это, видимо, не очень убеждало; однако он спросил теперь уже без иронии:
— Ну хорошо, допустим на мгновение, что ты действительно принял передачу с другой планеты, но почему же принял ее только ты?
— Да по той простой причине, что ни у кого другого нет столь чувствительного приемника и такой остронаправленной антенны, как у меня.
— Допустим и это. Но откуда могла прийти подобная передача? С Марса, с Венеры? Ученые если и не отрицают полностью возможности жизни на этих планетах, то сомнева. ются, что она могла достичь там столь совершенного развития, как у нас на Земле. Что ты возразишь на это, старина?
Писфул ожидал подобного вопроса и не задумывaясь ответил:
— Сомневаются c существовании разумных существ на Марсе и Венере не все. Советский астроном профессор Шкловский, например, совсем недавно высказал довольно убедительное предположение об искусственном происхождении спутников Марса. А если это так, то не может быть сомнений, что создали их разумные существа, достигшие очень высокого технического совершенства.
— Но где же они? — усмехнулся Хазард. — Почему не дают знать о себе?
— А кто знает, — серьезно отозвался Писфул, — может быть, принятые мною телевизионные сигналы и являются одной из их попыток связаться с нами… Ну, а к тому же, кроме Марса и Венеры, есть еще и другие планетные системы. Никто из астрономов не отрицает возможности существования планет у таких ближайших к нам звезд, как «альфа» Центавра, звезда Бернарда, Вольф, Лаланд, «альфа» Большого Пса…
— Ого, куда ты хватил, старина! — рассмеялся генерал. — Мой тебе совет — не рассказывай никому о твоем «видении», а то тобой не только университетская газета, но и вся наша пресса займется, и уж тогда мне труднее будет выручить тебя из беды.
Долго в этот вечер не ложился спать профессор Писфул. Он досадовал на все: на себя, на свой телевизор, на капризы ионосферы, а более всего на генерала Хазарда, напомнившего ему один из неприятнейших дней его жизни, когда его скромной персоной действительно заинтересовалась университетская газета. Случилось это года полтора назад, когда на одной из лекций по электронике профессор Писфул случайно обронил фразу, что недалеко, видимо, то время, когда прямая радиосвязь окажется возможной не только с самыми отдаленными точками земного шара, но и с другими планетами.
Одно это заявление не наделало бы, конечно, большого шума в университете. За Писфулом давно уже укрепилась слава неисправимого фантазера, и над его верой в обитаемость иных миров могли бы только добродушно посмеяться. Однако профессор Писфул, утверждая обитаемость Вселенной, пытался не только полемизировать с английским астрофизиком Джемсом Джинсом, но и критиковать его теорию об исключительности происхождения нашей Солнечной системы. Джине же был весьма почитаем в университете, ректор которого считал себя самым ревностным его учеником и последователем.
Масла в огонь подлила университетская газета, упрекнувшая Писфула не только в материализме, но и в марксизме. Поводом к этому послужила высказанная им мысль о том, что слишком уж сложная структура материального мира убедительнейшим образом свидетельствует о не божественном его происхождении. Богу, по мнению Писфула, незачем было бы так мудрить.
Дело тогда могло бы кончиться для Писфула весьма плачевно, не обратись он за помощью к генералу Хазарду…
Вспоминая теперь всю эту не очень приятную историю, профессор Писфул невольно задумался и над возможными последствиями своего теперешнего открытия. Найдутся, конечно, люди, которые припомнят ему его вольводумство. И сделать это может не только недруг Писфула, преподаватель богословия, но и декан философского факультета Бросерс.
— Да, не безопасно в наше время делать научные открытия! — тяжело вздохнул Писфул, стараясь вспомнить таинственный кадр, возникший прошлой ночью на экране его телевизора.
Сегодняшняя неудача и неприятный разговор с Хазардам очень расстроили профессора. Он и сам теперь начал во всем. сомневаться и уже не без труда восстановил в памяти внешние контуры какого-то странного сигарообразного сооружения, могущего быть как аппаратом для полета, так и гоночной машиной или вездеходом. Ничего подобного Писфулу не доводилось видеть прежде.
Однако не только эта необычная конструкция привлекла внимание профессора. Поразило его и другое — причудливая природа, на фоне которой наводился этот аппарат да какие-то фигуры, облаченные в скафандры… Жаль только, что изображение было не очень четким, к тому же оно померкло вскоре, и
