нашел нужных слов. Молча протянул ему руку, крепко сжал влажную его ладонь и проводил до самых дверей.
Кречетову показалось, что Вадим оценил это крепкое, мужское рукопожатие, заметно преобразился, взял себя в руки и ушел спокойнее, чем пришел. А сам Леонид Александрович, оставшись со своим горем наедине, ощутил вдруг такую томящую тоску, что просто места не мог найти.
Он любил Варю всегда и, хотя осуждал за многое, понимал, как ей было нелегко. Она рано потеряла мать, отец беспробудно пил, призналась даже как-то: «Опостылило мне все…»
И тут появился вдруг уличный босяк, забулдыга и чуть ли не уголовник Вадим Маврин. Она, правда, не знала тогда о нем всего, считала просто «заблудшим» и вбила себе в голову идею «перевоспитать» его. Наверное, в ту пору не было еще никакой любви. Не способен был тогда любить ее и Вадим. Настоящая любовь пришла к ним позже, уже когда Варя преобразила его.
Каких трудов ей это стоило! Личным примером тянула она его за собой. Кончила техникум, поступила в институт, а ведь у нее были совсем не блестящие способности. Да и желания особенного не было ни техником стать, ни инженером — все из-за него, вернее, все для него.
И вот теперь ее нет… Нет дочери той женщины, которую Леонид Александрович очень любил. Нет его единственной племянницы, которую он после смерти брата считал своею дочерью. Нет больше вообще ни одного родного существа, все ушли в вечность…
Раньше он как-то не задумывался над этим. У него были любимые ученики, друзья, талантливые коллеги. Были книги. Стены его двухкомнатной квартиры сплошь в книгах. А теперь все это потеряло для него смысл. Он лежал на диване с больным сердцем и пустой душой, равнодушный ко всему.
Философские проблемы пространства и времени, неожиданно увлекся которыми недавно, уже не волновали его больше. А ведь всего месяц назад, забросив все дела, стал чуть ли не запоем читать Адольфа Грюнбаума, американского профессора философии, известного специалиста по проблемам пространства и времени. Потом перечитал небольшую книгу Александра Фридмана «Мир как пространство и время», написанную еще в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Хотя это было первым на русском языке популярным изложением теории относительности, Леонид Александрович обнаружил в ней много интересного и поучительного для себя. Запомнилось замечание Фридмана о мудрецах, пытающихся «на основании постоянно ничтожных научных данных воссоздать картину мира».
— Как это верно! — воскликнул тогда профессор Кречетов. — Именно «постоянно ничтожных», ибо, как бы много ни знали мы о природе и ее законах, знаний этих всегда недостаточно. И все-таки мудрецы дерзали воссоздавать на их основании картину мира, бесконечно дорисовывая и уточняя ее с каждым новым поколением.
А сейчас Леонид Александрович равнодушен ко всему. Даже присланные ему материалы только что закончившегося симпозиума по нейтрино не заинтересовали его. А ведь в этом симпозиуме принимали участие такие крупные ученые, как Нови из Чикагского университета, Рейне из Калифорнийского, Наранан и Нарасимхан из Индии, Хинотани и Мияке из Японии, Осборн и Вольфендейл из Англии.
Профессор Кречетов весь день сегодня неподвижно лежит на диване и бессмысленно смотрит в потолок. На первый негромкий дверной звонок он не обращает никакого внимания. Лишь когда раздается второй, более громкий, медленно спускает ноги на пол и нащупывает домашние туфли. Слегка пошатываясь, идет к двери. Не спросив, кто звонит, хотя это однажды чуть не стоило ему жизни, Леонид Александрович поворачивает ключ врезного замка и открывает дверь.
Он не сразу узнает молодую женщину и высокого широкоплечего мужчину, стоящих у входа в его квартиру.
— Простите, что мы к вам без телефонного звонка, — виновато произносит женщина.
— Это вы, Анастасия Ивановна? — близоруко щурится Кречетов.
— Я, я, Леонид Александрович! Настя Боярская — ваша бездарная ученица. И мой супруг — бывший богослов Андрей Десницын, помните, я вам о нем?…
— Да, да, помню, помню, — кивает головой профессор. — Заходите, пожалуйста.
— Но как же вы в таком состоянии и один? — огорчается Настя.
— Меня навещают. Приходит врач из нашей поликлиники, несколько дней дежурили сестры. Не забывают ученики и коллеги…
— Вы, пожалуйста, ложитесь, Леонид Александрович. — Настя берет Кречетова под руку и ведет его к дивану. — А за то, что пришли только сегодня, извините. Гостили в Благове. Там у меня родители, а у Андрея дед…
— Знаменитый богослов-марксист, — вяло улыбается профессор, ложась на диван.
— Ну, какой он марксист, — смущенно улыбается Андрей. — Но материалист совершенно законченный. И с такими познаниями в области естественных наук, что мне до него очень далеко, хотя я теперь аспирант Московского государственного университета.
— Специализируетесь, наверное, по научному атеизму?
— Да, угадали…
— Если бы мы о Варе раньше узнали, — перебивает Андрея Настя, — мы бы немедленно, прямо из Благова… Я ведь знаю, как она вам дорога…
— Ничего, Настенька, теперь я, пожалуй, выстою. Это меня первый удар так подкосил. Уж очень неожиданно свалилась беда. А сами-то вы как? Что нового у вас? Видели ли Вадима? Болит у меня за него душа…
— Он был у вас?…
— Был один раз. Ужасную весть эту принес…
— Когда это было?
— Неделю назад.
— А больше не навещал?
— Больше не был. Звонил, может быть, но мне не разрешали брать трубку. Как он теперь? Я очень боюсь за него… Что же вы молчите, Настя?
— Успокойтесь, пожалуйста, Леонид Александрович, — снова укладывает Настя пытающегося подняться Кречетова.
— Не мог он с собой что-нибудь?… Признался ведь мне, что с жизнью хотел покончить…
— Ну, это в самую тяжкую для него пору. Валя Куницына убеждена, что теперь это исключено.
— Однако что-то с ним случилось все-таки?
— Исчез он, Леонид Александрович…
— Как — исчез?
— Валя Куницына считает, что уехал куда-то.
— А милиции это известно? Заявили вы в милицию о его исчезновении?
— Валя заявила. Милиция тоже считает, что он уехал, потому что забрал с собой кое-какие вещи и все фотографии Вари из их альбома.
— Да, похоже, что действительно уехал, — вздыхает Кречетов. — Но куда?
— А он с вами на эту тему…
— Нет, никакими своими планами он со мной не делился. Сам я тоже ни о чем его не расспрашивал — чувствовал себя не лучше, чем Вадим… Но куда же все-таки мог он уехать, не сообщив никому?
— Да, все это очень странно, — соглашается Боярская. — Мы опросили всех его друзей. И никто ничего… Как в воду канул.
— А не могли бы ваши детективы — Ямщиков и Рудаков…
— Какие они детективы, Леонид Александрович! — машет рукой Настя. — Мой Андрей таким же детективом был когда-то. Обыкновенные дружинники, а тут нужен действительно детектив, потому что Вадим не просто ушел, а вроде сбежал…
— Но зачем? Глупо ведь! — восклицает Андрей Десницын.
— Это нам с тобой кажется глупым, а у него, наверное, свои соображения.
— Какие же все-таки? — недоумевает Кречетов. — Я, признаться, тоже не очень понимаю…
— Наверное, мы все время будем ему Варю напоминать. Ту хорошую, счастливую жизнь, какой для него уже не будет…
— Да, может быть… — задумчиво кивает головой Леонид Александрович. — Могли, конечно,
