И Андрей рассказывает ей содержание вчерашней беседы Дионисия с ректором семинарии.
Слушая теперь Андрея, она думает об Олеге и вспоминает вчерашний вечер. Было все очень просто. Он позвонил, попросил разрешения зайти. Она согласилась. А когда Олег пришел, не дала ему рта открыть…
— Как же так, Олег, почему вы решили, что ваша рабочая профессия может меня шокировать?… Это неважно, от кого я узнала, важно и печально, что все это именно так.
— В общем-то, это не совсем так… Но все равно простите меня, ради бога!
— Прощу вас, пожалуй, но только потому, что и сама оказалась порядочной дурой. Я, конечно, и представить себе не могла, что у вас возникнут такие нелепые мысли. Думала ведь, что вас напугал мой возраст…
— Какой возраст, Татьяна Петровна? О чем вы?…
— Паспортный возраст, Олег. Вы ведь никогда не спрашивали, сколько мне лет, и считали, наверное, своей ровесницей…
— Да, я не спрашивал, это верно, но знал. В этом мне помог ваш школьный приятель Пронский…
— Я всегда считала его мелким негодяем! — невольно вырвалось у Татьяны.
— А я-то завидовал вашему самообладанию, — рассмеялся Олег. — И объективности. Зачем же так ругать ни в чем не повинного человека? Вы сами же сказали, что учились с ним в одном классе. Да и он этого не скрывал. Мог же я в связи с этим сообразить, что вы не должны быть моложе его на целых шесть лет? А возраст его мне был точно известен. Вот и вся его вина. Вы-то как могли подумать, что меня испугал ваш возраст?…
— Нет, Олег, я о вас никогда плохо не думала, просто сама боялась этой разницы лет…
Олегу казалось, что сейчас нужно что-то сделать, чем-то доказать ей свою любовь, но он побоялся оказаться в смешном положении — слишком привык все взвешивать, смотреть на себя со стороны, а надо бы, наверное, броситься к ее ногам, как в старинных романах…
К счастью, Татьяна сама все понимала и не нуждалась ни в каких его признаниях. И когда Олег взял ее за руку и попытался было что-то сказать, она ласково остановила его:
— Пожалуйста, не надо ни в чем меня уверять. Что вообще можно сказать словами? Это люди без сердца нуждаются в уверениях и клятвах. Я и так все знаю…
Конечно, она сдерживалась и принуждала себя говорить этим полусерьезным, полушутливым назидательным тоном (как старшая и более опытная!), но Олег понимал, что этой нарочитой назидательностью она просто пытается скрыть свое волнение…
А на другой день на вокзале, провожая ее в Благов, он впервые назвал ее просто Таней…
— Нужно, пожалуй, наладить наблюдение за домом, в подвале которого собирается устроить свой печатный цех Телушкин, — возвращается Татьяна к прерванному разговору.
— Мой дед обещал помочь нам в этом.
— Только чтобы он никого не насторожил.
— Я предупредил его, да он и сам понимает.
— Настя так много рассказывала о вашем деде, что мне кажется, будто я с ним давно знакома…
— А вот и сам он, — кивает Андрей в сторону своего дома, заметив на его пороге могучую фигуру деда.
Дионисий степенно выходит им навстречу. На нем самый лучший его костюм, сшитый лет десять назад. В подряснике дед выглядит колоритнее, но и в партикулярном платье, как говорили в старину, он весьма солиден.
— Это он для вас так принарядился, — улыбаясь, шепчет Татьяне Андрей.
— С приездом, уважаемая Татьяна Петровна, — радушно приветствует Грунину Десницын- старший, — рад видеть вас в моем доме. Много слышал о вас от внука моего и Анастасии.
— Да и я о вас наслышана, Дионисий Дорофеевич, — протягивает ему руку Татьяна. — Только думала почему-то, что увижу вас…
— В рясе? — смеется Дионисий. — Меня действительно все привыкли видеть в такой амуниции. Более полувека ведь ее носил. Надеюсь, вы отобедаете сегодня с нами?
— С удовольствием, Дионисий Дорофеевич, нужно только сначала с Боярскими познакомиться.
— Андрей вас к ним проводит, а потом милости просим к нашему столу.
Нравятся Татьяне и Боярские, но Дионисий, конечно, интереснее. Настин папа интеллигентный, хорошо воспитанный пожилой человек. Мама тихая, не очень разговорчивая, лишь поддакивающая всему, что говорит ее супруг. Ей нет и шестидесяти, а выглядит она старушкой. У Боярских Татьяне будет, конечно, спокойно, никто не станет приставать с расспросами о ее милицейских «подвигах». Сам Боярский тоже, кажется, не собирается развлекать ее «клиническими историями».
За обедом у бывших богословов Татьяне очень весело, хотя выпили всего по фужеру сухого вина. Говорят обо всем, но главным образом о религии.
— Если наши православные богословы так ломают голову над модернизацией библейских и церковных канонов, то что же тогда католическое духовенство предпринимает? — спрашивает Татьяна.
— Пусть вам на этот вопрос ответит мой философ, — кивает на внука Дионисий. — Он в области научного атеизма специализируется, а я всего лишь дилетант.
— Но дилетант широкого профиля, так сказать, — посмеивается Десницын-младший. — Он тут при духовной семинарии своеобразным консультантом стал, ибо свободно читает по-итальянски и по- немецки.
— Не очень-то свободно, однако кое-что читаю. Вот прочел недавно любопытнейшие сочинения так называемых «левых» западногерманских теологов, утверждающих, что христианство и марксизм могут быть соединены. Некоторые из них считают, что ныне существует будто бы разделение мира и бога и потому имеется возможность отдать мир в ведение материалистической науки, а за теологами закрепить совершенно автономную божественную сферу.
— Из этого нетрудно заключить, как они понимают марксизм! — восклицает Андрей. — Либо им невдомек, либо они прикидываются простаками, допуская раздвоение мира на объективный, познаваемый наукой, и потусторонний, подведомственный только богу. Марксизм не признает таких сфер, которые находились бы вне проверки наукой и практикой.
— И вы не думайте, что до идеи соединения христианства и марксизма нынешние теологи дошли только сейчас, — обращается к Татьяне Дионисий. — Об этом еще такой известный западногерманский теолог, как Дитрих Бонхёффер почти два десятилетия назад писал в своей книге «Сопротивление и смирение». В ней есть такие фразы: «Человек научился сам справляться со всеми важными вопросами, не прибегая к помощи «рабочей гипотезы» — богу». Бонхёффер признавал, что источником религии является незнание, допускающее бога за границу нашего знания, как заполнителя пустого пространства, как «затычку».
— А вы знаете, почему Бонхёффер не нуждался в капитулирующем боге? — спрашивает Андрей. — Только потому, что такой бог утрачивал всякий контакт с прогрессом науки. «По мере того как границы познания все более расширяются, — заявил Бонхёффер, — бог вместе с этими границами отодвигается все дальше и дальше. Он оказывается как бы в состоянии прогрессирующего отступления».
— О прогрессирующем отступлении бога под натиском науки сказано, по-моему, очень остроумно, — улыбается Татьяна.
— Если бы только Бонхёффер не заявил далее: «Мы должны находить бога в том, что мы познаем, а не в том, что мы не познаем». Иными словами, он за такого бога, который не вступал бы в конфликт с наукой.
— Каким же образом?
— Бонхёффер и его последователи считают, что такой бог должен существовать уже не вне или внутри мира, а быть постоянным творцом существующего мира.
— Не однажды его сотворившим, как было по Библии, — поясняет Андрей, — а непрерывно его творящим. Как бы уподобляющимся самой истории мира, ее развитию и движению.
— А это противоречит всем фундаментальным законам марксизма, — усмехается Дионисий. — И
