металлическую книгу, из тех, у которых страницы переворачиваются сами собой, а буквы блестят, как самоцветы. Цветущей стеной их окружала высокая трава и нежные ирисы. Ее голова лежала на его плече, и волосы темным водопадом стекали на его грудь.
В этом крыле оранжереи за последний век погасли многие лампы и было темнее, чем в других местах. Мне этот свет напоминал свет облачного заката, но я был единственным из людей, кто еще знал, что такое вечер. Как странно: сколько миллионов лет назад погас свет, а влюбленные по-прежнему ищут сумерек.
Приближаясь, я услышал мягкий смех Элленор, но, когда она заговорила, шепот ее звучал резко:
– Вот он идет, как я и предвидела.
Перитой шепнул в ответ:
– Мальчик болен от любви к тебе, но слишком хорошо воспитан, чтобы вслух высказать то, что у него на уме.
– Но не настолько, чтобы не являться туда, где его не ждут.
– Тише! Ему уже слышно.
Я отвел в сторону густую ветвь. Прозрачные капли, мелкие, как слезы, осыпались на меня с листвы, когда я шагнул вперед.
Она уже стояла на коленях в двух шагах от него, и ее локти были вскинуты ко мне, потому что она подхватила густую волну своих волос и неуловимым движением закрепила их на затылке. То же движение вернуло на плечи сползавшие рукава платья.
Перитой, непринужденно облокотившийся на бортик фонтана, весело махнул мне книжицей – небрежнейшее из приветствий.
– Телемах! Паренек, проживший миллион жизней! Какая неожиданная встреча! – И он улыбнулся Элленор.
Я поклонился ей и ответил ему кивком.
– Миледи. Перитой. Прошу прощения, я всего лишь…
Элленор одарила меня холодным взглядом странных, чуть раскосых глаз и отвернулась. Ее тонкие пальцы старательно закрепляли шпильками узел волос. Профиль ее, если такое возможно, был еще прекраснее прямого взгляда, потому что теперь она опустила глаза (аметистовые шпильки лежали у нее в подоле) и тень ресниц придавала лицу задумчивое и тихое выражение, мучительно милое.
Видя, что о нем забыли, Перитой сорвал травинку и потянулся пощекотать ушко Элленор. Та нахмурилась, впрочем вовсе не обиженная, и притворилась, будто хочет уколоть его руку острой шпилькой.
Перитой играючи поймал ее запястье свободной рукой и, вероятно, пошел бы дальше, но перехватил мой взгляд и непринужденно выпустил тонкую руку девушки. Я не понимал, как осмелился он быть столь дерзким с этой изысканной и холодной дамой, однако она прятала улыбку, и в глазах ее, устремленных на возлюбленного, плясали искорки.
– Не ожидал найти вас здесь, – неловко выговорил я в наступившей тишине.
– То есть ты хочешь сказать, что мы должны были бежать и не давать застать нас вдвоем, – ответил Перитой. – Оставь, со мной вежливость ни к чему, я вижу самые темные твои мысли. Ты хотел посмотреть на Элленор. Что ж, кто бы не хотел? Ей это известно. Сколько у тебя поклонников, золотая дева? Три сотни?
Кровь ударила мне в лицо – я покраснел, но сказал только:
– Надеюсь, ты видишь и светлые мысли. Из нас троих хоть один должен быть вежлив.
Перитой расхохотался и готов был приказать мне уйти. Однако Элленор, невозмутимая и спокойная, заговорила голосом, в котором я, и только я один, слышал воркование голубки:
– Прошу тебя, присядь. Мы читали новую книгу. У Южного Угла на уровне четыреста семьдесят пять появились ученые, бросившие вызов прежней науке и желающие преобразовать всю программу обучения молодых.
Я послушно сел и подумал про себя, что Элленор воистину хорошо воспитана, если столь сдержанно принимает нежеланного гостя, отнимающего драгоценное время наедине с любимым.
Она подтолкнула ко мне книгу, но я не стал читать, а рассматривал наброски, сделанные пером на вставных листках.
– Кто это рисовал? – спросил я, и мой голос сорвался.
Элленор озадаченно склонила головку набок и ответила, что рисовала она сама, по воспоминаниям снов.
– Знаю. – Я опустил голову. А когда снова поднял глаза, мне уже вспомнились сотни странных событий, случившихся со мной, но не в этой жизни.
Они оба казались такими молодыми, такими мучительно молодыми, до краев полными безрассудством и очаровательным сиянием юности. Такими неопытными.
Перитой странно взглянул на меня. И не владея его даром, я решился бы сказать тогда, что знаю его мысли. Он видел, о чем я думаю, но не мог понять, как может так думать человек моего возраста.
– Каково бы ни было предложение ученых Южного Угла, Телемах будет против, – проговорил Перитой. – У него рот кривится от всего нового, словно оно кисло на вкус.
– Только тогда, когда новое хуже старого, – сказал я.
Перитой кинул в меня травинкой:
– Для тебя новое всегда хуже.
– Почти всегда. Чаще всего 'новым' называют старую ошибку, облаченную новыми словами.
– Новое учение – настоящая революция, несущая надежду. Ну же! Стряхни с себя ужасы древних снов! Мир не так страшен, как нам представляется. Их теория утверждает, что окружающий мир никогда не подходил человеку, – ты понимаешь следствие этого утверждения?
Я покачал головой.
Он был счастлив объяснить:
– Это значит, что наши предки родом не из Ночных Земель. Мы не остатки разбитого народа, а первая раса завоевателей! Они утверждают, что мы изначально жили в пирамиде, и оспаривают истинность старых мифов. Присмотрись к размерам и форме дверных проемов и ручек. Разве не ясно, что человек развился из мартышек и им подобных животных из зоологического сада? Наши предшественники содержали и других животных, чтобы сохранить молодость жизни, – котов, собак и человекообразных – в особых зданиях. Это было до Второго Голодного Периода, и я полагаю, наши предки съели их подчистую.
Я смотрел на него, удивленно моргая, гадая, не сошел ли он с ума, или это я потерял способность распознать шутку.
– Развились?
– В силу естественного отбора. Слепого случая. Мы, вероятно, оказались первыми животными, которым размер и рост позволяли легко проходить этими коридорами, входить и выходить из помещений. Другие были слишком велики или малы, и такие после множества доисторических войн оказались выброшены в Ночные Земли. Новое учение дает нашей расе надежду избежать всеобщей гибели: надо только дождаться, пока эволюция сделает нас приспособленными к окружающему миру, – мы изменимся, и ужасы Ночных Земель перестанут быть ужасами для нашего измененного сознания.
– Старое учение тоже допускает такую возможность, – строго заметил я, – в нем есть намеки, что внелюди были истинными людьми, пока дом Безмолвия не изменил их. Недаром обычай требует иметь при себе ампулу Освобождения.
– Суеверие! Всего лишь следование древним предрассудкам. Так называемые истинные люди возобладали только потому, что наша кисть более всего приспособлена к использованию приборов контроля лифтов и клапанов, наши глаза легче переносят яркое освещение и мы достаточно малы, чтобы найти себе убежище в норах, куда не проникают гиганты. Гигантские создания потому и остались снаружи, что слишком велики для помещений пирамиды.
– Но если мы никогда не жили вне пирамиды, откуда явились предки Элленор? Откуда пришла Мирдат? Или твоя книга утверждает, что та вовсе не существовала?
Он открыл рот, взглянул на Элленор, лукаво посматривавшую на него, и отмел вопрос небрежным взмахом руки.
