утраченная роскошь двадцатого века. Никотин слегка ударил в голову, но я слышал, как Уэллс кричит в салоне на Харан, как он расправляется с остатками проектора. Слышал, как она послала его к черту. Луна повисла высоко в небе, поверхность моря бороздили небольшие волны, тихо бившиеся о борт яхты, державшей курс на юг. Сзади в кильватере отражались огни Сан-Педро.
Прошло несколько минут, и на палубе появился Уэллс. Он вынес коробку с фильмом и бухнул ее на стол. Потом сел и уставился на нее. Взял бутылку бренди, налил себе стакан и залпом осушил его, налил второй. Если он и знал, что я рядом, то виду не подавал.
Я подождал, потом спокойно произнес:
– Все могло бы сложиться иначе.
Уэллс поднял свою большую голову. Лицо его оставалось в тени, и на какое-то мгновение он напомнил мне Гарри Лайма из 'Третьего человека'.
– Мне нечего вам сказать, – произнес он.
– Зато мне есть что, Орсон. – Я подошел к столу.
– Уходите. Я не позволю, чтобы один из лакеев Видора читал мне лекции.
– Я не работаю на мистера Видора. Я вообще не работаю ни на кого из ваших знакомых. Я здесь для того, чтобы встретиться с вами.
Он поставил стакан на стол.
– Мы с вами знакомы?
– Мое имя Детлев Грубер.
Он фыркнул.
– На вашем месте я бы его сменил.
– Я часто именно так и делаю.
Тут он впервые внимательно посмотрел на меня.
– Ну так выкладывайте, что там у вас, и оставьте меня в покое.
– Для начала я вам кое-что покажу.
Я достал платок из кармана, расстелил его на столе. Натянул за краешки, и он стал твердым, потом повернул выключатель. Бело-голубой рисунок на платке исчез, вместо этого засветился экран.
Уэллс с интересом наблюдал за мной.
– Что это такое?
– Демонстрация. – Я нажал на кнопку пуска, экран стал темным, потом появилась надпись:
Компания 'Меркьюри'. Постановщик Орсон Уэллс.
Дальше шло название:
Раздалась зловещая музыка. Ночь, металлическая ограда с табличкой 'Посторонним вход запрещен'.
– Что за черт… – начал Уэллс.
Я нажал на 'паузу', изображение замерло на экране.
Уэллс взял плоский экран в руки, потряс его – экран был твердым, словно сделанным из картона, он перевернул его и внимательно осмотрел с другой стороны.
– Потрясающе. Где вы это взяли?
– Обычный продукт человеческих рук… выпуска две тысячи сорок восьмого года.
Уэллс положил экран на стол. Его лицо освещалось светом экрана, придававшим ему мальчишеский вид. На самом деле ему было двадцать семь лет.
– Продолжайте, – произнес он. – Я люблю выдумки.
– Я прибыл из будущего, вот откуда у меня этот экран. Я здесь, чтобы встретиться с вами. И я хочу, чтобы вы отправились в будущее вместе со мной.
Уэллс оглядел меня и рассмеялся глубоким, рокочущим смехом, достал сигару из кармана пиджака и закурил ее.
– Что будущему… нужно… от меня? – спросил он между затяжками.
– Я представляю развлекательную компанию. Мы хотим, чтобы вы снимали фильмы. В нашем распоряжении технологии и средства, о которых вы и помыслить не можете. Экран перед вами – самый тривиальный тому пример. Вы думаете, что оптическая печать невозможна? Мы можем из ничего создавать пейзажи, превратить троих статистов в целую армию – и все это не будет стоить и десятой доли того, на что вы тратите миллионы, а качество получится намного выше. Кинотехнологии будущего – это самый лучший электропоезд, о каком только может мечтать десятилетний мальчишка. А главное, Орсон, вы можете обвести вокруг пальца всех, кто вас тут окружает, но только не меня. Я знаю все ошибки, которые вы допустили с самого первого дня в Голливуде. Знаю всех, кого вы настроили против себя. Враждебность Кернера – это лишь самая верхушка айсберга.
– Спорить не буду. Но и возможности у меня тоже есть. Во всяком случае, я не готов исчезнуть с вами, подобно Баку Роджерсу [Бак Роджерс
– Вы забываете, Орсон: то, что для вас является будущим, для меня прошлое. Я знаю всю вашу жизнь. Знаю, что случится с вами от нынешнего дня до того самого момента в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, когда вы умрете от сердечного приступа – один, в заброшенном доме в Лос-Анджелесе.
На какое-то время мысль о смерти Уэллса повисла в воздухе, как дым от сигары. Он взял сигару между большим, указательным и средним пальцами, внимательно осмотрел ее.
– Может, и так, но это будет моя жизнь и моя смерть, сэр, – сказал Уэллс, как будто разговаривал с сигарой, потом перевел холодный взгляд на меня.
– Шутите сколько угодно, – произнес я, – но вы не сможете снять ни одного фильма так же свободно, как делали 'Кейна'. Безжалостное кромсание 'Эмберсонов' в RKO – лишь начало. До тысяча девятьсот сорок шестого года ни одна студия не даст вам снимать фильмы, да и потом будут предлагать одну только халтуру – то, что нужно системе. Когда же вы попробуете создать нечто более серьезное, 'Леди из Шанхая', фильм у вас отберут и вырежут из него целый час. Из Голливуда вас выбросят, вы уедете в Европу. Последние сорок лет своей жизни будете везде и у всех просить денег, играть маленькие роли во все более и более ужасных фильмах. Все время пытаясь снимать собственные фильмы. Результат? Одиннадцать фильмов за всю карьеру, в том числе 'Кейн' и 'Эмберсоны'.
– Жизнь неудачника. Но зачем я вам?
– Видите ли, несмотря на то что все вас кусают, несмотря на то что вас никто не поддерживает, некоторые из ваших фильмов просто гениальны. Представляете, что бы вы могли создать, будь в вашем распоряжении хорошая киностудия!
– А вы не подумали, что, даже если я соглашусь, я могу так никогда и не выпустить первоклассные фильмы, которые вы от меня ждете?
– Почему же, я могу прямо здесь показать вам все, что вы выпустите. Я всего лишь пытаюсь забрать вас из одного из ваших альтернативных существований. В нашем мире вас ждет именно то будущее, о котором я говорил. Вы создадите те же самые фильмы, только делать их будет намного легче. Да еще к тому же сможете осуществить много новых проектов, которые в этом вашем существовании никто не поддержит. До 'Кейна' у вас был замысел фильма по книге 'Сердце Тьмы'. В две тысячи сорок восьмом году никто еще толком не экранизировал это произведение, словно мир ждет вас. В две тысячи сорок восьмом году мир признает вас, над вами никто не будет смеяться. Если же вы останетесь здесь, то проживете остаток жизни как изгнанник. Если уж быть изгнанником, то лучше вы брать время и место, где по крайней мере можно заниматься любимым делом.
Уэллс подвинул кофейную чашку, стряхнул пепел в блюдце и положил сигару на край.
– Здесь у меня друзья. Родственники. Что будет с ними?
– Родственников у вас нет: родители умерли, брат чужой человек, с женой вы развелись, а дочерью, если честно, никогда не интересовались. Большинство друзей тоже бросили вас.
– Джо Коттен не бросил.
– Хотите Джо Коттена? Смотрите же. – Я вывел на экран клип и положил его перед Уэллсом. На экране показался внутренний дворик кафе. Уличный шум, пешеходы в ультрафиолетовых шляпах,
