– Случайно, – ответил Тевзадзе, – иногда такое бывает. Везет слабым.
– Когда вы успели с ним поругаться? – не унимался Дронго. – Ведь соседки говорят, что выстрелы раздались почти сразу, как только вы вошли в дом. И вы успели за это время с ним поругаться, подраться и даже дважды в него выстрелить?
– Успел, – с каким-то внутренним ожесточением произнес Тевзадзе, – я все успел. Они слышали два выстрела, и я их слышал. А потом приехали сотрудники милиции, которые проверили весь дом. Но никого не нашли. Значит, я убийца, и все правильно.
Дронго переглянулся со Славиным.
– Предположим, что вы в него стреляли, – согласился Дронго, – но вам не кажется странным, что такой опытный человек мог убить полковника милиции из-за непонятной ссоры? Должны быть конкретные мотивы, более убедительные причины. Если даже вы поспорили. Из-за чего? Почему?
– Этого я вам не скажу.
– Вы были завербованы и работали как осведомитель? – спросил Дронго. – Ведь на вашем комбинате работают несколько бывших осужденных, уже отбывших свой срок. И наверняка в уголовном розыске интересовались их настроениями и взглядами.
– Вот что вас интересует, – Тевзадзе тяжело вздохнул. – На суде никто даже не вспомнит, что я работал на уголовный розыск. О таких вещах не разрешено говорить. Вы же сами все прекрасно понимаете. Но в камере, куда меня перевели, все каким-то «неведомым» мне образом узнали, что я был осведомителем милиции. «Стукачом», если говорить на блатном жаргоне. Меня отделали так, что сломали два ребра, отбили почки. Я еще две недели мочился кровью. Правда, спасибо уголовникам. Они оказались понимающими ребятами. Избить до полусмерти избили, но не стали насиловать. «Опустить» по-блатному. Иначе я стал бы просто отверженным, и моя жизнь в колонии превратилась бы в ад. Но сказался мой тюремный опыт. Они выяснили, что в колониях я вел себя достаточно нормально.
– Не ждите от меня поздравлений, – мрачно сказал Дронго, – значит, вы настаиваете, что застрелили полковника?
– Да, – ответил Тевзадзе, – настаиваю.
– И сделали это, даже зная, что ваша дочь подала заявление в загс? – спросил Дронго.
У Тевзадзе дрогнуло лицо. Словно упала маска, которую он упрямо носил. Он отвернулся.
– Не смейте, – глухо произнес он, – не смейте вспоминать о моей дочери. Она здесь ни при чем.
– Вы же умный человек, Вано Ревазович, – продолжал давить Дронго, – скажите мне: вы бы сами поверили, что человек, у которого единственная дочь собирается выйти замуж, совершает убийство за несколько недель до ее свадьбы? Особенно учитывая ее положение, ведь она выйдет замуж без отца и матери, фактически круглой сиротой.
– Хватит, – попросил Тевзадзе, – не нужно ничего говорить.
– Нужно, – зло заявил Дронго, – я приехал сюда не для того, чтобы выслушивать ваши дурацкие признания в убийстве. Даже если бы я был идиотом, то и тогда бы не поверил, что такой субтильный человек, как вы, смог одолеть полковника милиции и мастера спорта по самбо. Я уже не говорю про выдумку насчет пистолета, лежавшего на столе. Полковник милиции, прошедший Чечню и служивший столько лет в уголовном розыске, достает свое табельное оружие и кладет его на стол, ожидая своего осведомителя. Нужно совсем ничего не понимать в психологии людей, чтобы поверить в такого кретина- полковника. Не смейте меня перебивать, я еще не все сказал, – повысил он голос, увидев характерное движение заключенного, попытавшегося возразить.
Даже Славин с изумлением смотрел на сидевшего рядом Дронго, не понимая, что с ним происходит.
– Вас заставили дать такие показания, заставили признаться в убийстве полковника Проталина, – убежденно продолжал Дронго, – просто потому, что следователь и сотрудники милиции не захотели искать настоящего убийцу. Или не смогли его найти. А вы согласились после того, как вас припугнули, или «утрамбовали», говоря этим дурацким блатным жаргоном, который я терпеть не могу. И поэтому вы сидите передо мной со следами побоев на лице и равнодушно твердите, что вы его убили. Даже не пытаясь понять, каким монстром вы выглядите. Отцом, который до такой степени не думает о своей дочери, что готов испортить ее самый радостный день в жизни, превращая ее дальнейшую жизнь в большой кошмар.
– Не нужно, – попросил Тевзадзе, схватившись руками за лицо, – не нужно ничего говорить. Я больше так не могу. Не могу. – Он заплакал. Как иногда могут плакать мужчины, которым бывает очень больно.
Славин укоризненно покачал головой.
– Как вы так можете? – тихо прошептал он. – Нельзя так разговаривать с заключенным. Он может сегодня повеситься, и вы будете виноваты в его самоубийстве.
– Нет, – возразил Дронго, – он ничего не сделает. Он будет думать о своей дочери, и это придаст ему сил.
– Что вы от меня хотите? – убрал руки Тевзадзе. – Что вам еще нужно? Кто вы такой? Зачем вы пришли? Я ведь признался в убийстве. Пришли, чтобы поиздеваться надо мной, добить меня окончательно. Вам мало моего признания, хотите, чтобы я удавился в камере?
– Не хочу, – ответил Дронго, – это будет как раз проявлением ненужной слабости. И вы должны думать о своей дочери. Представляете, как ей будет тяжело, если она останется и без матери, и без отца?
– Она и так осталась без матери, – тяжело ответил Тевзадзе, – а сейчас останется и без отца. Господин адвокат прав. Живым отсюда я все равно не выйду. Что вам еще нужно?
– Хочу узнать правду. И не устраивайте истерик, – жестко заявил Дронго, – я не сентиментальная барышня, чтобы плакать вместе с вами. Либо вы мне верите и помогаете найти настоящего убийцу, либо вы идете в суд и получаете свой пожизненный срок как рецидивист, имеющий третью судимость. И даже если вы получите двадцать лет, то все равно отсюда не выйдете. И вы это прекрасно понимаете. Давайте сразу решать. Либо вы помогаете мне, а я помогаю вам. Либо я уезжаю отсюда прямо сейчас, и мы больше никогда не увидимся. Но только в тот момент, когда вы захотите принять решение, вспомните о вашей дочери. И подумайте, как тяжело ей будет всю оставшуюся жизнь считать отца убийцей. У вас могут быть внуки, и они тоже будут жить с этим клеймом отверженных… И никто не сможет рассказать им, что вы не были виноваты…
Тевзадзе всхлипнул.
– Меня все равно посадят… – сказал он уже другим тоном.
– Нужно попытаться бороться, – упрямо возразил Дронго, – поверить мне и попытаться что-то предпринять.
Тевзадзе молчал. Долго молчал. Затем наконец спросил:
– Кто вы такой? Я уже понял, что вы не адвокат. И не следователь. Иначе бы вы так со мной не разговаривали. Кто вы такой?
Дронго взглянул на камеру, установленную в углу. Тевзадзе уловил его взгляд, понимающе кивнул.
– Я всего лишь помощник адвоката, который приехал сюда, чтобы помочь вам, – ответил Дронго, – в конце концов, это долг каждого адвоката и его помощников – установить истину. Адвокаты не могут быть беспристрастными участниками любого судебного разбирательства в отличие от всех остальных – судей, прокуроров, следователей, экспертов. Адвокат обязан сделать все, чтобы защитить своего подзащитного и помочь найти истину. Я спрашиваю еще раз: вы готовы помочь самому себе?
Глава 5
Дронго и Славин напряженно ждали ответа. Было заметно, как волнуется Тевзадзе, как он размышляет. Затем он медленно кивнул.
– Вы оговорили себя? – строго спросил Дронго.
– Возможно, – тяжело вздохнул Тевзадзе, – поймите, что я ничего не хочу утверждать.
– Тогда давайте по порядку. Расскажите, что там на самом деле произошло.
Тевзадзе взглянул на камеру.
– Изложите свою возможную версию случившегося, – поправился Дронго.
– Да, конечно. Дело в том, что я работал с Проталиным уже несколько лет. Меня попросили о сотрудничестве, еще когда я устраивался на работу. Директор комбината знает меня по прежней работе, он работал раньше в Риге, а я занимался поставками туда продукции из Средней Азии. Он сразу согласился
