– Что?
– У него мои часы. Забери, пожалуйста. Фамильная драгоценность, светлая память о предках, сам понимаешь…
– Ну ладно, – несколько недоумённо пробормотал Серебряков и уехал.
А Касильдо и не беспокоился. Чего ему беспокоиться? Даже если случится невероятная вещь – а чего только не случается в стране Маньяне! – и Акока выживет каким-то чудом, ему не с чего будет заподозрить своего старого приятеля Касильдо в организации для Акоки хитроумной ловушки. Драчун не проболтается, а хефе, которому на самом деле никто не звонил, поди, и не знает ещё о том, что предатель Акока едет прямо к нему в пасть по горной дороге, а на хвосте у предателя сидит партнёр дона Фелипе, который дону Фелипе собрался преподнести на медном блюде голову его врага и потребовать за эту бедовую неумную голову сущего пустяка для себя и своего богатенького друга Касильдо: никчёмной бабёнки, наглой как макака, самоуверенной как бульдозер, бабёнки, посмевшей в стране, где приличная жена не имеет права и к мужу-то первой обратиться, сказать мужчине невежливое слово. О, какое сладостное предвкушение обуяло богатенького Касильдо, когда он вошёл в будку и взял телефонную трубку!
– Это Касильдо! – сказал он слуге-индейцу. – Позови хефе. Скажи, что важно.
Пока ходили за доном Фелипе, Касильдо расстегнул штаны и взял в ладонь свою кукурузину.
– Что такое? – сердито спросил Ольварра.
– К вам едут гости.
– Какие ещё гости?
– Вы удивитесь, какие.
– Ничего не понял.
– Первый едет Акока.
– Как это? Его поймали и везут сюда?..
– Нет, он сам едет.
– ?..
– А вслед за ним едет тот большой парень с севера, и он вам все объяснит. Вы только не напугайте этого пидараса Акоку раньше времени. Дождитесь этого второго.
– М-м-м…
Касильдо повесил трубку и энергично заработал рукой. Она пожалеет, что на свет родилась, эта сучка! Она будет верещать как резаная, пока я ей в самую глотку не засуну своего красавца! А потом в зад засажу, да так, что разорву всё к ядрёной матери! А уж потом… И близкий к солдатскому оргазму Касильдо представил себе такое, чему и слов нет в человеческом языке.
Кончая в предназначенный для этого угол, он увидел звёзды и вдруг отчетливо понял, что в колоде, которая лежит в правом кармане штанов его напарника, верхняя карта – шестёрка пик.
– Эй, Репердиус! – заорал он, застегнув штаны. – Ты там еще не все мэдроньо обоссал? Поди сюда!
Молчание было ему ответом.
– Репердиус, мать твою!!!
Джунгли были безмолвны, как на седьмой день творения.
Через пять минут Касильдо разозлился, а через час встревожился и попытался вызвать из деревни подмогу. Подъехал всего один человек. Остальные не смогли, потому что наверху случились другие события. Касильдо об этом ничего не знал, потому что к вечеру дорога оказалась перекрыта, а связь – перерезана. Они вдвоем с индейцем из долины искали Ремедиуса и нашли его ещё до наступления темноты. Ремедиус был совсем еще зелёный паренек, впечатлительный, как все юноши, едва вышедшие из возраста полового созревания. Он лежал ботинками к закату, белый и скорбный, с шестёркою пик в кармане, и мухи ходили по его телу пешком. Его вытаращенные в небо мёртвые глаза хранили печать изумления, будто он на том свете увидел чего-то такое, чего увидеть совсем не ожидал. Он и умер-то не столько от разрыва сердца, сколько от изумления, потому что, правду говоря, совершенно не был готов к тому, что на службе у дона Фелипе в него будет стрелять из ружья его же начальство.
И смерть его была в тот день не единственной в горах Сьерра-Мадре.
Глава 33. Будем как Че
То, что Касильдо в предыдущей главе собирался сотворить с мерзавкой Агатой, не идёт ни в какое сравнение с тем, что майор Серебряков теперь хотел бы сделать с самим Касильдо. И, клянусь мамой, сделал бы, потому что как раз направлялся по долине вниз, к посту, где должен был находиться сукин кот Касильдо, где тот должен был расхаживать взад-вперёд вдоль своей дурацкой “полосатый палка” – шлагбаума, ? жмурясь от удовольствия при мысли об изрядной пачке долларов, полученных пару часов назад лично от Серебрякова, таких зеленовато-серых, с портретами всяких башковитых norteamericanos, таких свёрнутых в аккуратную трубочку блёклых серьёзных денег. И что? Какое же, трррахтарарах, удовольствие этот подонок доставил за эти доллары лично майору Серебрякову, которому, конечно, в его многотрудной жизни от многих нехороших людей преизрядно доставалось, но за такого крутого и однозначного лоха его покамест никто не держал…
А?..
Справа от майора Серебрякова сидел живой и невредимый Эриберто Акока. Этого Акоку – живого и невредимого – дон Фелипе Ольварра вручил Серебрякову обратно после нескольких часов бесплодных переговоров на предмет чейнджа, который предлагал ему Серебряков: Ольварре, дескать, – Акоку, майору – Агату. Дело изначально хорошее, сказал Ольварра. Даже удивляюсь, как это гринго мог додуматься до этакой тонкой штуки. Это же надо: заставить моего врага самого сюда приехать, чтобы тот мог получить всё, что ему причитается. То есть ну почти преподнес голову врага на медном блюде. Нет, должно быть, у тебя были в роду какие-нибудь маньянцы.
И всё прошло бы на ура. Но есть две проблемы. Первая проблема – вот какая: мне тоже нужна эта девушка. И так нужна, что даже нужнее, чем этот мелкий подлый предатель. А во-вторых, как оказалось при внимательном рассмотрении всех деталей, никакой он не враг, а вполне лояльный сотрудник, просто его подставил один негодяй, который теперь несколькими отдельными кусками гниёт в могиле. И единственная теперь передо мной вина твоего Акоки – в том, что он от меня сбежал, не дождавшись справедливого разрешения дурацкой ситуации. Так что забирай своего Акоку к дьяволу назад со всеми потрохами. Даже – вот – вещички твоего Акоки, которые у него были отобраны ещё в тот раз, когда его без штанов посадили в подвал, откуда он неисповедимыми путями сумел как-то выбраться. Вот его штаны, вон его кошелёк с деньгами, вот его мобильный телефон, вот его какие-то дурацкие бумаги. Забирай всё. До свиданья. Приходи, когда твоё начальство решит вопрос с Бермудесом.
Три часа Серебряков источал из себя такое красноречие, будто пытался уговорить мать-настоятельницу Оаксаканского женского монастыря имени Святой Елены трахнуться “паровозиком” на кафедре собора Сан-Фелипе в Керетамаро – том самом соборе, которому Ольварра некоторое время назад пожертвовал десять тысяч песо за то, что его святой покровитель избавил его от не в меру настырного комиссара Посседы.
Ольварра в ответ исходил маньянскими любезностями, требовал записать его в вечные друзья красноречивого майора, в главном же оставался непреклонен, как сразу целых сто матерей-настоятельниц, как гранитная скала посреди тихого озера, как истинно влюблённый старикан, всю жизнь привыкший беспрекословно получать всё, на что ложился его лукавый прищуренный глаз.
Кончилось всё это тем, что Серебряков плюнул, взял за шиворот Акоку, который до сих пор ничего не мог понять, и пошёл к своей “мазде”. Садясь в машину, он с досады так приложил бедолагу Эриберто лбом к верхней части дверцы, что тот и вовсе впал в какой-то полутранс и сидел теперь, прислонясь башкой к боковому стеклу, бессмысленно тараща пустые глаза в надвигающуюся темнотищу.
Отъехав от дома Тихого Дона с километр, Серебряков остановился посреди дороги и с минуту размышлял. Затем он полез в пакет, куда слуга-индеец сложил акокины вещи, и достал оттуда телефон. Повернув шпенёк, он с удовлетворением обнаружил, что телефон работает.
– Слушаю, – ответили ему по-русски.
Номер был исключительно для своих. Слышимость была идеальной.
– Шеф, – сказал Серебряков, инстинктивно понижая голос и осматриваясь вокруг. – Ну, она здесь. Старый хер её не отдаёт.
– Вот как? Почему?
