«царской собакой», а с царем у рабочих особые счеты. «Кровавое воскресенье» они ему никогда не простят.
«Приставу что! — думал Кандыба. — Сегодня он здесь, а завтра уехал. А вот каково тут мне жить?»
— Кандыба, пусти-и… — снова плаксиво попросила Маруся.
— Да как я тебя могу пустить, когда велено не пускать? Я же человек маленький. Мне что прикажут, то я и должон сполнять.
— Пусти, Кандыба-а!.. — протянула девочка.
— Тьфу ты, неладная! Вот и толкуй с ней! Зарядила одно: пусти да пусти! Просись у пристава. Вот он уже скоро придет.
С минуту Кандыба ждал и, видя, что девочка молчит, заговорил ворчливо-дружелюбным тоном.
— Зачем ты с угланами водишься? Ты девочка. Матери должна помогать, а ты что делаешь? Безобразишь! Матери-то тяжело сейчас…
Маруся не слушала околоточного. Грустно опустив голову, она сидела на скамейке и теребила конец платка. Кандыбу она не боялась, а, слыша о нем разговоры взрослых, просто презирала. Чтобы как-нибудь выбраться из участка, она испробовала всевозможные средства: плакала, просила, но ничего не помогло. И теперь, отчаявшись, она, чисто по-женски, вдруг перешла в наступление.
— А ты убивец! — неожиданно сказала девочка, зло блеснув глазами.
— Что-о?
— Ты брата убил!
В первый момент околоточный растерялся и не знал, как поступить. Появилось желание отодрать девчонку за уши, но он удержался.
— Да разве я его убил? Его каратели убили.
— Нет, ты-ы… — упрямо протянула она.
Кандыба как можно страшнее вытаращил глаза и, постучав пальцем по столу, гаркнул:
— Замолчать!
Но девочка не испугалась. Каким-то детским чутьем она угадывала, что Кандыба ей ничего сделать не может. Вместо страха на лице ее появилось вызывающее выражение.
— А ты царская собака. В полиции служишь.
Кандыба ударил кулаком по столу и крикнул:
— Молчать, говорю!
Маруся почувствовала, что попала в самое больное место, и не унималась.
— Тебя все равно в шурф спустят… Вниз головой… Вот погоди ужо. Тятька вернется…
— У-у-у… змееныш! — только и нашелся что сказать околоточный. — Вернется он, дожидай!
То, о чем так часто думал Кандыба и чего боялся больше всего, девочка высказала вслух. Ясно, что она повторяла чужие слова, слова взрослых. Значит, о нем говорили и что-то ему готовилось. «В шурф… головой вниз», — вспомнил он, и сразу стало жарко. Шурфом называют глубокие колодцы, которые роют геологи-разведчики, разыскивая каменный уголь, руду и другие полезные ископаемые. В окрестностях много таких шурфов. Края их заросли молодой порослью, и для того, чтобы туда не провалился скот или люди, они загорожены жердями. В шурфы бросали убитых во время восстания рабочих, и ходили слухи, что среди убитых были и раненые. Живущие поблизости слышали глухие стоны из-под земли.
Маруся видела, что Кандыбе не по себе, и с поджатыми губами, зло смотрела на него. И было в этом взгляде что-то такое, что напоминало околоточному жену, когда та сердилась.
— Глупая ты, глупая! Да разве можно такие слова говорить! Подумала бы ты, что мелешь-то. Да за такие слова, знаешь, что тебе будет? На каторгу сошлют.
— А вот и не сошлют. Я маленькая.
— Маленькая! Там не посмотрят, что ты маленькая. «В шурф, вниз головой». Ай-ай-ай! Болтаешь языком. От кого ты это наслушалась? Про шурф-то?
— Ни от кого! — опустив глаза, сказала Маруся. Она почувствовала, что наговорила лишнее, и если Кандыба пожалуется приставу, то ей попадет. Да и не только ей. Она маленькая и за нее должна отвечать мать.
— Я зна-аю! — протянул Кандыба. — Я все знаю. Денисов это говорил.
— А вот и нет.
— А кто же?
— Все говорят.
— Врешь, змееныш!..
В это время в сенях раздался топот многих ног и голос пристава:
— Подождите здесь!
Кутырин вошел один и, потирая руки, взглянул на сидевшую возле печки девочку.
— Так-с! Согрелась, красавица! Кандыба, отведи-ка ее ко мне в кабинет. И побудь с ней. Когда будет нужно, я позову.
— Дяденька, пусти!.. — сложив руки на груди, жалобно протянула Маруся. — Меня мамка ждет.
— Скоро отпущу. Иди туда!
— Иди, змееныш! — проворчал Кандыба и легкими толчками в спину увел ее в кабинет пристава.
В кабинете по-прежнему горела лампа и было тепло. Первое, что увидела Маруся, --это лежащую на столе плеть. Глаза ее широко открылись. Про эту плеть она слышала много раз.
— Что? Гостинец увидела? — злорадно сказал околоточный, заметив, какое впечатление произвела плеть на Марусю.
— Ничего, ничего… — продолжал он. — Придет срок, дождешься и ты… Тогда узнаешь, как меня головой в шурф! Садись и не дыши… Змееныш!
Между тем пристав закрыл плотно дверь в кабинет и открыл входную.
— Ну-ка, пожалуйте сюда.
Настроение его было приподнятое. Он часто с удовольствием потирал руки, а внутри чувствовал какой-то особый прилив энергии. Он был на верном следу, а значит, скоро можно будет писать рапорт о розыске, о захвате подпольной типографии бунтовщиков с риском для жизни и прочими геройскими подвигами.
— Ну-с… детки… Проходите смелей!
Мальчики остановились посреди комнаты и скорее с любопытством, чем со страхом, оглядывались по сторонам. В «чижовку» они попали впервые.
— Садись к дверям и никого не пускай! — приказал пристав одному из полицейских. — Как вы себя чувствуете? Замерзли? Не стесняйтесь. Чувствуйте себя, как дома… Раздевайтесь! Да, да… Снимите шубы. Здесь тепло, — приветливо говорил пристав, потирая руки.
— А зачем? — хмуро спросил Вася.
— В гости пришли, надо раздеться. Как же иначе? Правил вежливости не знаешь!
Кутырин помог снять мальчикам полушубки, шапки и бросил их на руки второго полицейского.
— Теперь подойдите сюда и выкладывайте все, что есть в карманах, — сказал он, указав пальцем на угол стола.
Мальчики послушно вынули и положили содержимое карманов, а затем, по приказанию пристава, вывернули их наружу. Кузя даже отряхнул приставшие крошки.
— Все? Больше карманов нет?.. — спросил Кутырин. — Теперь снимите пимы.
Когда ребята остались босиком, он внимательно осмотрел валенки и начал ощупывать мальчиков с головы до ног. Пальцы его проворно бегали по телу.
— Что такое?
— Щекотно… — сказал Кузя, поеживаясь.
— Щекотки боишься! Так-с… Ну, теперь садитесь к печке и грейтесь.
С особой тщательностью принялся он осматривать полушубки. Все, что находил в карманах, вытаскивал и раскладывал на столе.
— Чей ножик? Твой? Зачем тебе ножик?
