Значит, ей уже не придётся воспользоваться этим убежищем. Она заскочит туда, переоденется, окунет ухо в йод, возьмет снаряжение и М-16 и – пешком через горы и джунгли… Через два дня будет дома. Старика…
Нет, пусть старик живет. Сколько можно убивать. От такого количества трупов сам Октябрь бы, наверное, устал.
Эх, Октябрито, как быстро всё кончается в этом балагане по имени жизнь… Вот и закончилась война, которую ты вёл со всем миром. И кто же в ней победил?..
Агата прислушалась к себе: не испытывает ли она недостойных настоящего компаньеро истерических чувств по поводу смерти некогда любимого человека? Нет, не испытывает, констатировала она с удовлетворением. Значит, с самодисциплиной и с самообладанием у неё всё в порядке. Никакой воли пошлым чувствам.
Когда человек помирает, говорил им инструктор по ведению партизанской войны в джунглях, когда он прижмуривается, даёт дуба, окочуривается, перекидывается в ящик, принимает карачун и отходит в мир иной, то, будь он сам папа римский или генеральный секретарь КПСС, – всё, что от него остается, – кусок дерьма, в отношении которого испытывать какие-либо чувства, кроме омерзения и желания закопать его поглубже, просто смешно и крайне вредно для выполнения боевой задачи.
Но закопать своего бывшего возлюбленного ей, скорее всего, не удастся. Ни здесь, на месте короткого, но эффективного сражения, ни на ферме, потому что погоня нагрянет туда сразу вслед за ней. Ничего, бывшего возлюбленного можно и оставить преследователям. В конце концов, собакам его на растерзание не бросят. На части не расчленят. Предъявят проклятым гринго в доказательство своей лояльности, да и сожгут за государственный счёт в общественном дерьматории. Разумеется, самому покойнику на то, как поступят с куском дерьма, в который он нечаянно превратился после удачного выстрела лысого полицейского, было бы глубочайшим образом наплевать не только теперь, в состоянии холодном и умиротворенном, но и при жизни, бурной и не очень длинной.
Закончив, наконец, возню с револьвером, Агата сунула оружие в кобуру на щиколотке, оправила джинсы, встала на ноги и осмотрелась.
Полицейская машина полностью перегородила дорогу. На этом отрезке двум машинам было не разминуться. Это хорошо. Это задержит преследователей. Не мешало бы ещё и колеса прострелить, чтобы сразу не отогнали. Нет, хватит уже стрелять. Хватит. Шоссе близко. В багажнике у неё было кое-что из спецснаряжения. Так, пустяки, чтобы не вызывать особенного подозрения. Самое необходимое в дороге. Агата достала из набитой инструментами сумки пузырёк с серной кислотой, осторожно отвинтила крышечку и полила из пузырёчка на передние колеса “форда”. Резина зашипела и задымилась.
Затем она взяла Октября за рубашку и попробовала вытащить его из “феррари”. Не тут-то было. Полураздетый труп зацепился спущенными штанами за рычаг ручного тормоза и вылезать на дорогу под маньянские звёзды категорически не желал.
Тут кислота разъела резину фордовских шин. Оглушительно выстрелив, колеса испустили дух. Прострелить было бы тише, подумала Агата и села за руль своего “феррари”.
Она резко тронула с места, стараясь смотреть только на дорогу, освещенную луной и ближним светом фар её автомобиля, но тут же остановилась и заглушила двигатель.
Октябрь никуда не делся: как лежал, так и лежал себе, свесившись наружу. Агата посмотрела Октябрю в лицо, и ей показалось, что мёртвые губы его сложились в какую-то дьявольскую усмешку. Что, сука, как бы силился сказать ей её любовник. Возомнила о себе? Да тебе со мной с мёртвым не совладать, куда уж соперничать с живыми!..
Она вылезла из машины и пошла зачем-то посмотреть на мёртвого полицейского.
И тут красная игрушечная машинка – папочкин подарок – вдруг сама тронулась с места и поехала вперед, набирая скорость. Объяснение этому было самое очевидное: на ручник её Агата не ставила, а дорога в этом месте шла то вверх, то вниз. И всё же, всё же – это Октябрь вздумал в последний раз посмеяться над нею, решила Агата. Будь ты проклят, кровожадная гадина. В оцепенении смотрела она, как её любимая игрушка проехала мимо неё, сверкнув на прощание лакированным красным боком, как улыбнулся ей из-под колес Октябрь своею мёртвой зловещей улыбкой, помахав своим прибором, и вот машина, проехав метров тридцать, слетела с дороги, прошелестела по зарослям мэдроньо, стремительно набирая скорость, и рухнула с небольшого обрыва в один из оврагов, которыми был изрыт склон горы, да там и осталась вместе с сумочкой Агаты (по счастью, без документов), с Октябрём и с прочею фигней её жизни.
Агата медленно перевела взгляд на мёртвого полицейского. Ей почудилось, будто кто-то сказал внутри неё густым глубоким голосом: “Это Октябрь-то кровожадная гадина?.. На себя посмотри!.. Тебе не смешно?..” Агата вздрогнула. Нет, мне не смешно, ответила она. Ей почему-то стало холодно, хотя дневная жара ещё не была до конца съедена ночной прохладой.
Снизу послышались завывания сирен, замигали красные и синие огни. Две полицейских машины подъехали к повороту, затормозили, свернули на дорогу, где сотней метров выше в безобразном виде лежал на гравии их мёртвый коллега, и, натужно завывая поношенными моторами, начали медленный подъем по серпантину.
Агата, волоча ноги, побрела по дороге прочь. До фермы, где в убежище номер девять дожидался её полный комплект снаряжения, необходимого для марш-броска через горы и через джунгли, где хранился арсенал лёгкого и полутяжелого вооружения, достаточный, чтобы разделаться с армией какой-нибудь небольшой африканской страны, откуда шли две тропы, известные ей как ладонь собственной руки, по любой из которых она запросто могла бы уйти незамеченной, не опасаясь ни собак, ни вертолетов, – до фермы было двенадцать километров вверх по склону. “Феррари” валялся в овраге, а “форд” смердел сгоревшей резиной на передних колесах. Натужно воя, полицейские машины приближались к месту побоища. Агата поймала себя на том, что подсознательно ускоряет шаг, рассмеялась вслух и сказала:
– Зачем?..
“Феррари” выдаст ее. Они её вычислят по “феррари”. Беги, не беги…
Она пошла медленней. Ещё медленней. Вдохнула полной грудью разреженный горный воздух. По науке ей бы полагалось залечь между спущенных колес “форда”, дождаться полицейских, открыть стрельбу, автоматически отсчитывая хозяйский шестой патрон… Чёрт возьми, десять часов тому назад она так бы и поступила! Даже не “так бы”, а так и поступила. Кто же знал, что из всего этого выйдет такая чушь собачья?..
И куда ты идёшь, спросила она себя. Неужели на том пригорке застрелиться будет удобнее или сподручнее, чем прямо здесь?.. Зачем же куда-то идти?
Но она шла и шла.
Снизу послышались крики, брань, суета: полицейские наткнулись на труп своего коллеги. Они будут меня бить, когда поймают, отстраненно подумала Агата. Ну, если возьмут живой. А с чего бы им взять меня живой?
Через минуту она взошла на пригорок и свернула с дороги на тропу, которая метров сто шла траверсом поперек склона, а затем спускалась за перегиб, и с дороги её не было видно. Агате напоследок хотелось тишины.
Она спустилась по тропе в редкий лесок, росший по эту сторону перегиба. В лесу пели соловьи. Потом соловьи замолчали, Агата услышала шум вращающихся лопастей и достала из кобуры револьвер. Да, здесь не джунгли. Здесь и лес-то больше похож не на лес, а на редкий кустарник. Здесь от вертолёта не спрятаться. Ну, что ж!..
У неё достанет твёрдости, чтобы принять смерть с достоинством, как подобает настоящему компаньеро. Она и в руки палачам не дастся, и расстрелять себя с высоты, как бешеного волка, не позволит.
Пальнуть, что ли, пару раз по вертолету, подумала она, глядя на свою блестящую в лунном свете смертоносную игрушку. Ради проформы? Чтобы не подумали, что я струсила.
К ней летел SH-5465, облегченная модель с системой шумопоглощения. Во всей Маньяне таких машин наберется от силы штук пять. У полиции таких машин нет. У securidados – у тех есть. Но для securidados пока рановато здесь появляться. Пока что это чисто полицейский инцидент. Что-то не так в этом во всём.
Через три минуты вертолёт завис прямо над ней, в двенадцати метрах над её головой. Агата
