нему домой. Или у них в контрразведке – месячник борьбы за дисциплину?.. Эту ироническую мысль он додумать не успел, потому что к нему подошли сзади и нежно, но непреклонно взяли за непарный орган.
– Ого, – сказала Ольга Павловна и расстегнула на нем брюки. – Маньянская кухня тебе на пользу.
Бурлак обмяк.
Ольга Павловна опустилась на колени и занялась делом, в котором ей равных не было. Перед её искусством сам папа римский бы не устоял. Не прерывая процесса, она освободилась от халата. Через полминуты Бурлак крякнул, швырнул в угол бокал с недопитой водкой, схватил женщину поперек талии и опрокинул её на ковер.
Полтора года – срок долгий. Однако Владимиру Николаевичу, чтобы опростаться, понадобилось не меньше двадцати пяти минут. Ольга Павловна под ним то верещала, то принималась орать как утренний петух, то начинала истерически хихикать.
Шумное поведение женщины вселяет в мужчину уверенность в своих силах, что способствует его максимальной отдаче. Так что орите погромче, senoras! Это окупится.
Наконец, Бурлак сполз с женщины на ковер, и первая мысль его была о недопитой водке, которую он отшвырнул в сторону перед тем, как превратиться в зверя рыкающего. Пульс у него был под триста, сердце норовило выскочить из груди как пробка из доброго шампанского, руки ходили ходуном.
Ольга Павловна, напротив, никаких признаков перенапряжения не проявляла. Лежа на ковре всё в той же гинекологической позе, она, сладко мурлыкая, потянулась к мужнину халату за сигареткой.
– За мной машина придёт через сорок пять минут, – сказала она. – Смешай мне джин с вермутом и открой оливки. И свари кофе покрепче. И дай денег.
– Сколько? – отрывисто спросил Бурлак, поглощая водку жадными глотками.
– Всё, что есть, – сказала Ольга Павловна тоном, не терпящим возражений. – Зачем они тебе? Деньги офицера портят.
Если сейчас дать ей по морде и спросить, по какому праву она наложила лапу на нашу общую жилплощадь, подумал Бурлак, то она тут устроит такой крик на тему, что я ею попользовался на халяву, а теперь ещё и материальные притязания какие-то осмеливаюсь предъявлять… как жигало… ещё офицер называется… всё это мы уже проходили… Хотя кто кем попользовался – ещё вопрос. Я её первый за мохнатку не хватал. Наоборот, был застигнут врасплох и капитулировал на почётных условиях ради сохранения численности личного состава и знамени части. Вова, хау ду ю ду, дай потрогать за елду… Но не будешь же это ей объяснять. Теперь это бы выглядело и впрямь как-то дёшево. Не по-офицерски. Ну её.
– Ты после Акапулько сюда вернёшься?
– Нет, прямо оттуда улечу домой.
И хорошо, подумал Бурлак и потянулся за вермутом. Ну их к дьяволу, эти гнилые разборки с жилплощадью. Да и на хрена мне та жилплощадь в панельном доме с обгаженным лифтом и без консьержа. Где, к тому же, зима шесть месяцев в году. Всё равно я туда не поеду. Останусь здесь. Хоть таксистом наймусь. А разборки с ней, сукой, можно только заочно производить. Очно – говна не оберешься. Вот заочно и произведу, когда между мной и ей будет четырнадцать тыщ километров по прямой. В крайнем случае попрошу Мишку Телешова, чтобы он её пристрелил на хер. Наверняка у него бойцы в его структуре хвалёной найдутся, которые сделают и недорого возьмут. Дам, дам я ей денег, пускай только уматывает. Неужели я её больше никогда не увижу? Господи! Вот сорок пять минут ещё – и больше ни-ког-да!..
Невероятно.
К моменту её отъезда Бурлак уже изрядно окосел, что, тем не менее, не помешало ему отметить некую странность в выражении её глаз, а именно – непонятно откуда взявшуюся и вообще редкую у женщин её сорта… жалость-не жалость, а даже и названия не придумать, что. С таким видом менее нахрапистые женщины говорят: сдохнешь без меня под забором – и уходят к богатенькому адвокату. Говорят: ты сам во всем виноват – собирают шмотки в узел и голосуют такси среди ночи. Говорят своим мужьям-капитанишкам, пунцовым от выпивки и тягот государевой службы на свежем воздухе на Юго- Северных рубежах: прости, но я больше не могу – собирают шмотки, одевают ребенка в комбез третьего срока носки и уезжают к маме, на Большую землю, к чёрту на рога…
Водитель лимузина, молодой обезьяноподобный маньянец, кривляясь в шкодливой улыбке, взял её три чемодана и понес к лифту. Ольга Павловна, трезвая и бодрая, не тратя времени на прощальные поцелуи и объятия, засеменила вслед за ним.
Водитель проворно забросил чемоданы в багажник и успел распахнуть перед знатной сеньорой пассажиркой заднюю дверцу своей сверкающей тачки. Улыбка пёрла из него, как нижнее белье сквозь прореху в парадных брюках. Садясь в лимузин, Ольга Павловна как бы невзначай задела тыльной стороной ладони причинное место галантного маньянца. Тот слегка вздрогнул и встал по стойке “смирно”. Он ещё не догадывался, сколь длинна и трудна окажется для него эта на первый взгляд вполне ординарная поездка из Маньяна-сити в Акапулько.
Глава 27. Los Diablos
Кроссовки, кроссовки… за каким, блин, дьяволом нормальному человеку столько кроссовок… Иван, всей своей неистреблённой крестьянской душой досадуя на такую расточительность, поддел ножом подошву очередной сине-бело-зеленой тапки тридцать восьмого калибра, то есть размера, и коварно повернул лезвие, чем лишил свою возлюбленную ещё одной пары лёгкой и удобной обуви – торговая компания “Кассаветес и партнеры”, магазин “Эль Пескадоро” в торговых рядах Сокало, семьсот пятьдесят песо пара, но поторговавшись, можно скостить до шестисот двадцати.
Впрочем, она навряд ли торговалась когда-нибудь в жизни. Деньги для неё ровным счётом ничего не значат. Хорошо быть дочкою папашки-богатея. А папашкой-богатеем, видать, быть не так хорошо. Иначе чего бы папашке-богатею жрать водяру, как не жрут её и в родном Ивановом колхозе Ивановы земляки?
Иван закончил порчу обуви и сложил всё как было до его прихода. В заднике единственной целой пары кроссовок теперь находился барабашка – миниатюрный маячок, по сигналам которого ГРУ будет отслеживать маршрут передвижения Агаты-Габриэлы. Иван приказ руководства сполнил оперативно и аккуратно. Зачем им это надо – другой вопрос. Ему не доложились. Видать, не нашего собачьего ума дело.
Завтра утром – в город, и на автобусной остановке в самом начале улицы Кебрада растоптать крохотный кусочек розового мелка. Хорошо, подумал Иван, что папашка мне от щедрот душевных тачку не презентовал. Иначе что бы мне занадобилось делать на автобусной остановке?..
Иван прошелся по комнате. Габриэла с утра умотала в Маньяна-сити в университет ? извиниться перед профессором Моралесом и сдать, наконец, экзамен, который в день убийства на улице Панчо Вильи ей по понятным причинам сдать не удалось. Ивану велела ждать её здесь, обещала вернуться либо к ужину, либо завтра с утра. В углу комнаты, сразу за хорошо изученной Ивановым телом широкой пятиспальной кроватью, был оборудован будуар: там стоял, весь в волнистых изгибах, розовый столик с ящичками, а над столиком было вделано в стену метровое зеркало. Иван полюбопытствовал подойти. В койке он спал не однажды, но рассмотреть вблизи роскошную принадлежность гран-дамы ему покамест возможности не предоставлялось. В темнённом зеркале отразилась его матовая от солнца физиономия. Пребывание на берегу океана явно шло ему на пользу. Однако, если быть объективным, боливийца в этой морде заподозрить возможно с таким же основанием, как и эскимоса. Вся его конспирация – до первого внимательного контрразведчика. От этой маловозбуждающей мысли ряд белых лампочек по краям зеркала показался Ивану часовыми, расставленными по периметру, и он отвернулся от зеркала.
Отвернулся, но не ушёл, потому что рука его сама полезла в верхний ящичек стола, открыла этот ящичек и обнаружила там россыпь патронов для револьвера, пудреницу, крем, пачку тампонов, три новых носовых платка, две тонких книжки, щипчики для ногтей, открытку с “Happy birthday!”, золотую коронку на зуб, рыжий парик, японский презерватив в вакуумной упаковке, радужные контактные линзы, сорок долларов, витамины Юникап-М, деодорант, французские спички и ножик с выкидным лезвием. Иван взял одну из книжек. Оказался Достоевский на испанском языке. “Los Diablos”. Пятьдесят страниц. Иван Достоевского не читал, но полагал, что тот писал исключительно длиннющие романы, скучные и заумные. А вот, оказывается, и малой прозой не брезговал классик. Надо будет почитать на досуге, подумал Иван и
