опрометчиво отправил Мигель Эстрада. Стёкла во всех трёх окнах были выбиты, древнее зеркало будуара, обсаженное белыми лампами, рассыпалось под пулями, потолок и стены тоже понесли немалый урон. Релампахо мог передвигаться по комнате исключительно по-пластунски. На любую его попытку приподнять голову обложившие виллу стрелки реагировали кинжальным огнём по окнам, таким плотным, что у загнанного в угол боевика не было ровно никакой возможности им отвечать из своего “калашникова”.
Релампахо понимал, что жить ему осталось несколько секунд, что первая же граната, влетев в окно, разорвёт его на куски, и удивлялся, что этого до сих пор не произошло.
Теоретически Релампахо никогда не боялся умереть. Глупо бояться неизбежного. Да он и не хотел задерживаться на этом свете до старости. Прийти, сверкнуть, погаснуть – esto es suficiеnte, куда больше! Он и псевдоним себе выбрал соответствующий: relampajo[75]. Если он чего и боялся в этой связи, то, скорее, того, что вдруг испугается, когда настанет практический момент перебираться в мир иной. Но вот момент настал, и ему было не страшно. Для него было большим утешением сделать это не где-нибудь на просторах вселенной, а в комнате, где жила женщина, в которую он был безутешно влюблён и которую безуспешно пытался затащить в постель бесчисленное количество раз. Теперь, впервые в жизни проникнув в её абитасьон, он понимал, почему его попытки были заранее обречены на провал. Что мог он, бедный паренёк из нищей деревушки возле не менее нищего городишки Чимпальдинго, предложить ей, весьма богатой, как выяснилось, девице? Ничего он ей не мог предложить, кроме совместной борьбы за вселенское равенство и социальную справедливость.
Лёжа на полу, взяв голову в руки, весь засыпанный битым стеклом и ошмётками штукатурки, Релампахо улыбался этому странному капризу судьбы, которая привела его встретить последний час и миг в альков любимой женщины, связав, подобно древнему трагику, воедино любовь и смерть. Если это был не перст вышних сил, то что же?
Стрельба по окнам вдруг прекратилась.
– Эй, террорист! Хочешь сдаться?
Голос был хриплый, с сильным акцентом, говоривший произносил слова медленно, с трудом их подбирая. Но осажденного компаньеро это не интересовало.
– А можно? – спросил с пола Релампахо.
– Почему нет! Встань в окне с поднятыми руками и не шевелись, пока мы не войдём в комнату!..
– Дайте подумать! – крикнул Релампахо, про себя подумав: “Щас, разбежался… Так вы и дадите мне стоять в окне с поднятыми руками…”
– Думай шестьдесят секунд! – крикнули ему. – Потом кинем гранату!
Значит, мне жить ещё одну минуту, сказал себе Релампахо. И время пошло. Что ж, спасибо и на этом. В плен его брать никто не собирался, он был в этом уверен.
Собственно, он был всё ещё жив по чистой случайности. Альмандо, которого Побрезио назначил командовать акцией, велел Релампахо вылезти из машины метров за двести до ажурных ворот и подобраться к вилле с обратной стороны. Сам Альмандо и двое компаньерос подъехали к воротам. Командир вышел из машины и позвонил в звонок на столбе. Первая же пуля, вылетевшая из кустов, ударила ему в переносицу и швырнула на капот. Потом изо всех щелей повыскакивали какие-то люди и стали стрелять по машине из разномастных автоматов. Шквал огня изрешетил машину и сидевших в ней боевиков.
Релампахо в тот момент находился в пяти метрах от дома, поэтому он бросился к задней двери и проник внутрь помещения, хотя, наверное, нужно было попытаться добежать до зарослей и уйти через горы. Шанс сделать это, хоть и маленький, но был. В доме же никаких шансов уцелеть у него не оставалось. Совсем никаких. После хладнокровного расстрела Альмандо и компании ему было ясно: шутки шутить ребята с автоматами не собираются. Они, эти стрелки, не походили ни на полицию, ни на спецназ, ни на какую другую правительственную структуру. Кто такие – Релампахо не мог взять в толк. Чистые терминаторы. Да, впрочем, уже не всё ли равно, кто такие.
Бедолага влетел в дом и первым делом споткнулся о труп старика-филиппинца, что валялся на пороге. Это тоже отдалило его конец, потому что автоматная очередь пропорола пространство в каких-то десяти сантиметрах над его головой. Не раздумывая, он бросился вверх по белой лестнице и, ворвавшись в коридор, толкнул первую попавшуюся дверь.
И случилось чудо! Комната, в которой он очутился, оказалась комнатой его возлюбленной. Спасибо, Дева Мария, Карл Маркс и компаньеро Че! Спасибо, ребята.
Релампахо отнял руки от головы и в последний раз в жизни осмотрелся по сторонам. Здесь, стало быть, она и обитала. В этом интерьере, значит, и проходила её жизнь. Вот на этой кровати она спала. Интересно, трахалась с кем-нибудь или стеснялась при папочке?.. Наверное, стеснялась, наверное, как добрая католичка, делала это в машине или в горах на травке… Ну, дай Бог, дай Бог. Надеюсь, тебе было с ними хорошо. Надеюсь, никто из них, твоих богатеньких хахалей, тебя не обижал…
А в этом вот шкафу висела её одежда. А почему висела? Висит, висит, наверное, ещё и сейчас. Наверное, если открыть шкаф, то он увидит какие-то её тряпки, хорошо ему знакомые, в которых он видел её тыщу раз и больше, и как будет здорово умереть, зарывшись лицом в какое-нибудь родное платье, до сих пор хранящее её запах…
Релампахо приподнялся и попытался перебраться поближе к шкафу. Тут же в окно влетела незапланированная пуля и впилась ему в левое плечо, застряв в дельтовидной мышце. Ну конечно, подумал Релампахо, сдавайся теперь вам в плен. Рука онемела и перестала действовать. Боли не было. До боли ему дожить было не суждено.
Нет, до шкафа не добраться. Шкаф стоял напротив окна, в простреливаемом секторе. А вот столик под разбитым зеркалом – столик находился под таким углом к окнам, что, пожалуй, достать до туда пулей будет сложновато. Релампахо перевернулся на спину и пополз к будуару ногами вперед. Так ему не виден был кровавый след, оставляемый им на паркетном полу.
Да, будуар, как он совершенно правильно предположил, оказался вне зоны обстрела. Ему даже удалось сесть, прислонившись спиною к стенке. Он открыл верхний ящик.
Вот досада – никаких тряпок!.. Пудреницы, деньги, книжки, презервативы, всякая мелочь… Тампоны. К сожалению, новые. Он предпочел бы использованный. А что ему делать с новыми? Разве только к ране приложить. Но теперь – зачем это ему?..
– Эй, террорист! – закричали снизу. – Ты сдаешься или нет, мать твою так растак!?.
Кто знает, убьёт его граната сразу или только покалечит, подумал Релампахо. А если встать – то это будет наверняка.
– Сдаюсь! – крикнул он.
– Тогда вставай в окне с поднятыми руками!
– Сейчас, встаю!
Релампахо судорожно открыл нижний ящик. Ничего. Пусто, как на северном полюсе. Ну, хоть одна какая-нибудь тряпочка! Хоть носок! Он заглянул под столик. Ничего. Грёбаная аккуратистка!..
Он встал на колени, дотянулся до кровати и потащил на себя простыню. Но сил стащить её с кровати уже не было. Тогда последним движением он подтянул к кровати себя и уткнулся в мягкую белую материю своей чумазой физиономией. О чудо! – она, едва уловимо, но всё-таки пахла Агатой! А может, ему это только показалось.
Тут же килограмм раскалённого свинца влетел в окно и превратил его голову в винегрет.
Глава 37. Тройной христос
Резидентура – это вам не склад готовой продукции на гондонной фабрике, не оптовая база по торговле памперсами и сникерсами; проверка из Центра нагрянула вполне неожиданно.
Сучонок привёз из Теуакана полицейский рапорт с места происшествия, паспортные данные обоих покойников и заверил Батю в том, что растерзанный горячими крупнокалиберными зверьками бывший человек в Теуканском морге действительно есть не кто иной, как 4F-056-012, потому что, хоть морда у трупа и расквашена до неузнаваемости, зубы у трупа находятся в идеальном состоянии: белые, крупные, хоть вынай их за ненадобностью и пересаживай себе. Бурлак, не откладывая в долгий ящик, сактировал бывшего старшего лейтенанта Генерального штаба ВС РФ Ивана Пупышева и первой же диппочтой отправил акт с прочими документами в Центр.
Только было кое-что, заставившее Бурлака на минуту похолодеть. Известие о том, что 4F-056-012 успел
