облит прозрачным медом. Рабочие в черных и синих комбинезонах, белоголовые ребята, женщины – все копали землю, строили изгороди, сажали семена. Обнаженные ноги женщин казались молочно-белыми на фоне жирной, черной земли. Огороды были всюду – они смело зеленели у огромных заводских зданий, полных темного огня, они вползали между домиками поселков; часто густой, черный дым из заводских труб застилал землю, и казалось, что земля клубится, движется…
– Какая сила! – говорил режиссер. – Дым, железо, и тут же рядом – женщина, светлая зелень и мужья, только что вышедшие из огня.
– Да, боюсь только, что дым сожрет эту зелень, – сказал писатель.
– Нет, зачем? – возразил Ефремов. – Пишут, что за границей дымовые газы отводят в парники и получают богатые урожаи. Дым – ведь это углерод: из него строятся растения.
– Ах, черт! Цветы из дыма – это красиво.
– Да, цветы из дыма, – повторил Ефремов. – Таких примеров много можно подобрать. Чего, кажется, гаже – трупное сало? А из него динамит можно сделать. Как загремит, во славу жизни!
И он огорчился, что сказал интересное, а жены не было, чтобы послушать.
Они приехали в Сталине поздно вечером. Дрожащие огни рудников сияли как скопления звезд, фонари далеких шахт смутно белели молочными туманностями.
Перед вокзалом на круглой площади стояли машины. Ефремов обошел их, и один из шоферов, молодой парень, помахал перчаткой и радостно, точно родственнику, закричал:
– Сюда, сюда!…
В прошлогоднюю поездку этот парень возил Ефремова в пароконной пролетке.
Он сел в машину рядом с шофером, с удовольствием прижался спиной к прохладной подушке. В длинной очереди к автобусу он вдруг увидел своих попутчиков и предложил их подвезти в город.
Они всю дорогу ругали каких-то людей, все перепутавших и забывших, и были так огорчены, что даже не посмотрели на величественные темные терриконы Ветковского рудника, на гирлянды огней Смоляниновской шахты, на огромное зарево над металлургическим заводом… Вскоре они въехали в город, и прохладный степной ветер сразу исчез, а воздух сделался теплым, почти душным, как летом.
Подъехав к гостинице, Ефремов спросил шофера:
– Как там: начальство еще на заводе?
– А где им быть? – рассмеялся шофер.
– Тогда подождите пятнадцать минут, я вместе с вами поеду.
Он спросил у дежурного ключ от заказанного для него заводом номера и поднялся на второй этаж. Войдя в комнату, он посмотрел на кровать, застеленную свежим бельем, на откинутое мягкое ухо одеяла и сокрушенно сказал:
– Надо в Москву спешить, товарищ.
Ефремов разделся, осмотрел свои голые ноги и ужаснулся тому, что они волосатые. Никогда он не замечал, что его ноги так некрасивы.
«Что делать? – подумал он. – Мазаться дымящей серной кислотой?»
В комнате было очень тихо, все предметы крепко стояли на своих местах, и от этого кружилась голова. Вот, казалось, снова застучат колеса, задребезжат бутылки в сетке, стакан поползет со стола.
Вода в умывальнике была свежей, ледяной. Он долго мылся, было приятно обливать перегретое, потное тело. От холодной воды у него вдруг застучали зубы. Потом, когда он вытерся и надел свежую сорочку, захотелось спать. Он оделся, взял портфель и пошел к двери.
Внизу, возле девицы-портье, дремали на чемоданах писатель и режиссер, а Мортирыч басом говорил в телефон:
– Ответственный дежурный обкома… с вами говорит личный секретарь писателя Ковылина… Ну да, конечно, московская группа… Сидим на чемоданах. Вот спасибо, товарищ. Он ведь совершенно измучен дорогой. Эй, дежурная товарищ! Пожалуйте! – весело сказал он. – Вас из обкома просят к телефону.
Ефремов вышел на улицу; шофер и два красноармейца сидели на ступеньках, грызли семечки, а перед ними стояла молодая женщина и сердито говорила:
– Тьфу на вас, Миша! А еще партейный – и такие слова! Вот я вашей жене скажу.
– Ну и скажи, в чем дело! – задорно отвечал шофер, а красноармейцы с восторженным выражением смотрели на него.
– Что ж, товарищ Миша, поедем? – спросил Ефремов.
– Ну и что: поедем! – задорно, точно споря, сказал Миша и поднялся.
Они проехали мимо белых лабазов, освещенных электричеством.
– Вы думаете, дорога как в прошлом году? – сказал шофер. – К нам шоссе прошло – в самый завод.
– Ну, а вообще что? Как живется? – спросил Ефремов.
– Вот, пожалуйста! – ответил шофер. – Просто скажу тебе: подумаю иногда про жизнь – и смешно делается. Верно, смешно! Мы с отцом в Донбасс пришли, я еще маленький был; ночью на станцию приехали, я, как посмотрел на завод, заголосил: «Пожар! Небо горит!» Ей-богу! И вот как испугался – и ни в какую: шахты боюсь, завода боюсь, даже не подхожу. Определился на конный двор, состоял там, ну, просто сказать, кучером, а сейчас вот, сам видишь.
Ефремов все поглядывал по сторонам: великая сила завода и шахт чувствовалась во всем – и мощный гул воздуходувок, и зарево, охватившее добрую половину огромного степного неба, и рев паровозов, и яркие дуговые фонари, и голубые, пугающие вспышки автогенных аппаратов, и даже воздух, весь пропитанный острым, волнующим запахом гашеного кокса, – все свидетельствовало о работе многих тысяч сильных людей.
– Да, товарищ Миша, – сказал Ефремов и рассмеялся: – А я вот, знаешь, позавчера женился.
– Ну? Верно? – испуганно произнес шофер и даже затормозил машину.
Ефремову понравилось, что шофер так горячо отнесся к важному для него событию.
Площадь перед заводом была ярко освещена. Ефремов вошел в комнату коменданта и сел у стола. Пока дежурный звонил по телефону, проверял документы, выписывал пропуск, Ефремов прислушивался, как где-то совсем рядом шумел, вздыхал, тяжело шевелился завод.
Наконец он прошел на внутренний двор, оглядел многоэтажную громаду коксовых батарей и вошел в цех. Стены, изразцовый пол – все было бело, ярко освещено электричеством.
В цехе была тишина. Только возле поблескивавших аппаратов ходил человек в синем халате, поглядывая на дрожащие стрелки индикаторов.
Ефремов прошел в маленькую комнату со стеклянной стеной, выходившей в цех; там за столом сидели три человека в халатах, словно кудесники, жрецы чудесной науки химии. Они подняли головы – у всех троих, точно у братьев, были курносые русские лица и круглые голубые глаза. Сидевший посередине громко чихнул и засмеялся:
– А, вот она, Москва!
– Здравствуйте, товарищи! Что ж это вы, а? – сразу раздражаясь, сказал Ефремов и пожал руки сидевшим. – Я просто не верю, что ваша записка была объективной.
– Вот она, Москва какая! – сказал сидевший посредине. – Вы раньше садитесь.
– Да, Москва сердится, – сказал второй.
– Москва, Москва… – хрипло сказал третий и показал Ефремову горсть маленьких золотых луковиц. – Видишь, завтра сажать у себя в огороде буду.
Халат его распахнулся, и Ефремов увидел на светлом пиджаке два ордена. Это был директор завода.
Глядя на круглые, тяжелые ордена Красного Знамени, Ефремов сердито и упрямо сказал:
– Москва, Москва, а записка-то все-таки необъективная.
Они начали спорить, потом пошли в цех, потом перешли к директору в кабинет. Все они, казалось, хотели одного, но у каждого было свое мнение.
– Можно, можно, товарищи, ваши мощности позволяют, – говорил Ефремов. – Тут ведь расчет простой очень, даже немного остроумный, арифметический: могу вам в пять минут все доказать.
Он усмехался, был спокоен и действительно доказал то, что хотел, – хриплый директор удивился, а главный инженер сердито сказал:
