– Леночка, – сказала мама, – пойди, доченька, возьми синюю кастрюльку, она у тети Веры.
VI
В выходной день Екатерина Георгиевна поехала на Курский вокзал встречать мужа. Она боялась опоздать, так как, прежде чем выйти из дому, долго наряжалась и смотрела в зеркало. При каждой задержке трамвая Екатерина Георгиевна приподнималась с места, смотрела в окно, а стоявший рядом старик думал, что она сходит, и норовил сесть.
«Если задержится у Земляного вала, значит, опоздаю, и вся наша жизнь будет плохая, – загадала она, – а проедет без остановки, все будет хорошо, до самой смерти, и Ленка его полюбит».
Трамвай подошел к Земляному валу и остановился. Какой-то парень вошел в вагон и весело сообщил пассажирам:
– Надолго, граждане! Трамваи до самого вокзала стоят. Лучше пересаживайтесь на одиннадцатый номер.
Екатерина Георгиевна пошла пешком. Она шла быстро, задохнулась и остановилась отдохнуть, но, увидев идущих навстречу людей с чемоданами и корзинами, побежала к вокзалу.
– Сорок первый, мариупольский не прибыл? – спросила она у носильщика.
Тот, поглядев на запыхавшуюся женщину, рассмеялся, и Екатерина Георгиевна подумала: «Ну, конечно, опоздал на три часа, и я в кондитерскую успела бы…»
– Зря бежали, гражданка, – сказал носильщик, – давно как прибыл: состав уже в парк ушел.
Она прошла в нарядный и скудный буфет, оглядела полутемные, холодные залы, выглянула в окно и осмотрела пустые платформы.
– Нет его…
Она вспомнила, что загадала в трамвае, и подумала: «Вот сразу все подтвердилось. Наверное, не увидев ее на вокзале, муж решил: „Ах так!“ – и уехал к Васильеву или, еще хуже, к какой-нибудь Наденьке».
Она сразу поверила в эти вздорные мысли, пошла домой пешком, не торопясь, насмешливо и сердито осуждая себя: «Вот так и нужно: перемучусь, успокоюсь – и кончено». Но в то же время она не верила этим фальшивым мыслям, и у нее были другие, настоящие: все, конечно, хорошо, и ничего, конечно, не случилось, а просто очень обидно, что их встреча, которую она сто раз рисовала себе, не состоялась, – она видит его, смеется, машет платком, он соскакивает с еще не остановившегося поезда, и они идут под руку среди гула, суеты и дыма.
Придя домой, Екатерина Георгиевна увидела у своей двери соседку Веру Дмитриевну, сразу все поняла и вошла в комнату. На полу сидел Ефремов и катил красную деревянную пушку с длинным хоботом, а Лена, держась рукой за стол, опасливо и в то же время снисходительно смотрела на него.
– Здравствуйте! – сказала Екатерина Георгиевна, побоявшись назвать мужа при Лене на «ты».
Он посмотрел на нее, точно вскрикнул, она впервые в жизни увидела, как люди бледнеют, и, поднявшись, пожал ей руку. Он был не таким, как она представляла себе: загорел, да и глаза были не те, да и весь он был не такой. «Это от глупого воображения», – подумала она и испугалась. Он все смотрел на нее, потом улыбнулся и сказал:
– Вот как хорошо! А я уже думал, не доеду…
«Он, он, конечно!» – подумала она.
– Мама, – вдруг резко спросила Лена, – а где тот?
– Нет, нет, дочка, тот не приехал, его уже не будет…
Екатерина Георгиевна рассмеялась, поняв, что все обошлось, оттого что она опоздала на поезд, и спросила:
– Ну кто же девочкам дарит пушки?
– Нет, она ничего, – сказала Лена.
Екатерина Георгиевна повела Ефремова в ванную умываться; там, в полутьме, они обнялись и поцеловались.
– Я очень скучала, – сказала она.
– Ты не уходи, постой около меня, – попросил Ефремов.
– Нельзя, тут ужасные соседки! Я уже слышу – шныряют.
Он расстегнул ворот гимнастерки, намылил лицо и шею, потом повернулся и посмотрел на Екатерину Георгиевну: белая мыльная пена сползла на лоб, и глаза его казались темными и даже страшными.
– Не нужно так, – сказала Екатерина Георгиевна, – я сейчас пойду кофе варить. Сколько тебе еще надо сказать, если бы ты знал! Тут с дочкой и с отцом ее просто несчастье у меня.
Она ушла, а он начал мылить голову. Волосы слиплись и плохо отмывались.
«Попросить горячей воды? – подумал он. – Нет, неудобно. Завтра уж на заводе в бане помоюсь».
Несколько раз слышались шаги, дверь тихонько скрипела, и Ефремов кряхтел, сдерживаясь, чтобы не выругаться.
Когда он вернулся в комнату, Екатерина Георгиевна накрывала на стол.
«Вот она, семейная жизнь, началась», – подумал Ефремов, усаживаясь и осторожно беря из рук жены чашку с кофе.
– Я повариха средних способностей, ты меня прости, пожалуйста, – сказала Екатерина Георгиевна.
– Мама, зачем ты ему говоришь «ты»? – строго заметила Лена.
Екатерина Георгиевна сказала:
– А ты тоже говоришь: «его», «ему», «он». Так нельзя. Дядю зовут Петр Корнеевич. Вот зови его – дядя Петя.
– А ты не говори ему «ты», – сказала Лена.
– Не буду, дочка, – покорно ответила Екатерина Георгиевна.
«Вот это да!» – подумал Ефремов и удивленно посмотрел на жену, потом на девочку. Лена сердито раздула ноздри и высунула язык.
«Надо своих скорей заводить», – подумал Ефремов.
Когда он прихлебывал кофе, его точно обжигало; пил он медленно, а кофе почему-то становился все горячей, и вдруг он понял, что каждый раз, наклоняясь над стаканом, он смотрел на жену и от этого в груди становилось жарко, мутились мысли, уши и щеки горели.
Екатерина Георгиевна прошлась по комнате и остановилась за стулом Ефремова, провела ладонью по его волосам.
Он кашлянул и пощупал свой лоб.
«Вот тебе и дитя! Точно в мартеновской печке сижу», – подумал он и спросил:
– Лене гулять не пора?
– Она простужена, уже второй день я ее не выпускаю.
Они посмотрели друг на друга, и Екатерина Георгиевна покраснела и начала поправлять волосы.
Вдруг кто-то громко постучал в дверь, и детский голос возбужденно позвал:
– Лена, пойди скорей: цыганка на кухню пришла.
Лена выбежала в коридор.
– Как же нам устроиться с квартирой? Здесь ведь тебе жить невозможно? – сказала она.
– Я буду нажимать, устроим, – ответил он, подходя к ней.
Она положила руки на его плечи, молча долго смотрела ему в глаза. Он подумал, что если сейчас они расстанутся навсегда, то до самой смерти он будет видеть перед собой ее немного склоненную голову и расширенные глаза.
Екатерина Георгиевна сняла руки с его плеч.
– Что же? Может быть, еще кофе, сейчас должны гости прийти.
