человеческого, ты не побоялся бы здесь стадо водить?
— Так я же снова лаз камнями засыпал! — сообщил пастушок таким тоном, словно засыпанный камнями лаз есть самое первое средство против Люцифера. — А сам дья… ну… сам он птицей улетел. И коровы мои не боятся. Слышал я, что животные нечистой силы сторонятся, а тут идут себе и идут.
— Ну, хорошо, — вздохнул отец Иеремия. — Показать где этот лаз можешь?
— Конечно! — обрадовался пастушок, что оказался полезен священнику. — Пойдемте, рядом это.
Поваленное дерево действительно было. Сухое, мертвое — неудивительно, что ветер свалил его. Отец Иеремия внимательно осмотрел груду камней, затем отошел в сторону и присел на дерево. А Иоганн и Иштван принялись отбрасывать камни в разные стороны, разгребая завал. Пастушок кинулся помогать, но очень скоро передумал и отошел поближе к отцу Иеремии. Видно, посчитал, что рядом со священником будет спокойнее. Наконец, появился сам лаз — темная дыра, уводящая вниз, под холм. Пахнуло затхлым воздухом, мадьяр, перекрестившись, спрыгнул в яму, и, пригнувшись, вошел в пещеру. Вслед за ним, оглянувшись на подошедшего священника, спрыгнул и Иоганн. Пастушок по-прежнему стоял вдалеке, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь приблизиться.
«Трусишка», — усмехнулся про себя Иоганн, но тут же словно чьи-то холодные пальцы скользнули за ворот рубахи, сжимая шею, и кто-то зашептал на незнакомом наречии слова древнего заклинания. Иоганн стряхнул с себя наваждение, шагнул вперед и уткнулся в спину мадьяра. Тот зажег спичку, осветив маленькую пещерку, и медленно повел рукой, оглядывая стены.
— Ну что там? — спросил сверху отец Иоганн.
— Пока ничего, — отозвался Иоганн. — Пещера старая. Только маленькая совсем.
Спичка погасла, Иштван достал новую, зажег и протянул коробок Иоганну: ты, мол, с той стороны смотри, а я с этой. Так и пошли каждый со своей стороны, передавая друг другу спички. Пещера оказалась узкой — всего то шагов пять в ширину в ширину и шагов тридцать в длину. Медленно продвигаясь, они прошли почти до конца. В коробке осталась пара спичек, мадьяр зажег одну, слабый огонек выхватил из темноты стену, которой заканчивался лаз и прямоугольную каменную плиту на земле. Переглянувшись, они одновременно опустились на колени, и уже в полной темноте попытались поднять или хотя бы сдвинуть плиту. Та подалась — с трудом, со скрежетом, нехотя — съехала в сторону, к дальней стене, обнажая древний тайник. Рука Иоганна скользнула вниз, столкнулась с рукой мадьяра, коснулась дна — пусто. Нет, вот вроде есть что-то. Кажется, дерево на ощупь… Шкатулка? Мадьяр уже тянул находку на себя, встал, развернулся, пошел к светящемуся пятну выхода.
— Что там? — не выдержал Иоганн.
Иштван не ответил, сделал еще шаг, споткнулся, полетел на пол, ударился о камни, но и тогда не произнес ни слова, не отпустил находку.
— Батюшки! — всплеснул руками отец Иеремия, едва разбитое окровавленное лицо мадьяра появилось из пещеры. — Постой, Иштван, у меня платок есть.
Не ответил мадьяр. Вылез, уселся прямо на разбросанных камнях и принялся разглядывать находку. Священник достал платок и принялся сам вытирать кровь. Иоганну не терпелось увидеть, что же они обнаружили в пещере, но пока выбирался наружу, обзор заслоняли отец Иоганн и пастушок. Наконец, юноша оказался на воле, подскочил, отодвинул пастушка и… В руках у мадьяра оказалась вовсе не шкатулка, а потемневший от времени кусок дерева — большая ворона, вырезанная из тисового дерева. Было что-то зловещее в этой птице — расправленные крылья, раскрытый клюв, словно она вот-вот готова была броситься на Иштвана. На отца Иеремию. На пастушка. На самого Иоганна.
— Вот она какая, — выдохнул он. — Мать Ворона…
— Идол, — с горечью в голосе произнес священник. — В древности ему приносили человеческие жертвы язычники. А теперь он снова собрал свой кровавый урожай. «Идола выливает художник и золотильщик покрывает его золотом, и приделывает серебряные цепочки. А кто беден для того приношения, выбирает негниющее дерево, приискивает себе искусного художника, чтобы сделать идола, который стоял бы твердо».
Иштван понимающе кивнул, а священник, оглянувшись на Иоганна, добавил:
— Книга пророка Исайи…
Мадьяр опустил древнего идола на землю, поднялся и стал собирать сухие ветки. Собрав, вытащил коробок с последней спичкой, чиркнул, рождая слабый желтый огонек, поднес к хворосту. Огонек ухватился за сухую ветку и пополз по ней, набирая силу. И вот уже пламя разгорелось вовсю, Иштван обернулся к священнику, посмотрел на того долгим внимательным взглядом, а затем поддел носком ботинка идола и бросил в огонь. Почерневшая Мать Ворона упала в костер и долго лежала, не желая загораться… Но нет…. Вот, наконец, пламя принялось за ее темный бок, вспыхнуло крыло…
— Карр!
Над их головами раздалось карканье и несколько ворон, поднявшись с кроны тиса, разлетелись в разные стороны.
— Дьявол, — прошептал пастушок.
— Не мели чушь! — резко оборвал его мадьяр.
Голос у него оказался грубым, под стать внешности. Заговоривший Иштван поворошил веткой в костре и обернулся к священнику.
— Спаси Бог вас, отец Иеремия, — глухо произнес он. — Я перед вами в долгу.
— Ну что вы, — махнул рукой священник. — Долг у нас только перед Господом Богом. Вы исполнили свой обет, так?
Мадьяр кивнул.
— Каждый раз, когда они сгорают, — произнес он, глядя в огонь, — мир становится светлее. Так говорил мой учитель. Вы, верно, хотите услышать мою историю? Я плохой рассказчик, святой отец.
— Вы действительно боретесь с языческими культами? — спросил отец Иеремия.
Иштван ответил не сразу.
— В шесть лет меня подобрал проезжий монах, — наконец, сказал он. — Это было в Венгрии. Маленькая деревушка, голод, побои матери…. Много позже я узнал, что ее изнасиловали австрийские солдаты, когда подавляли восстание в сорок восьмом. Я родился в сорок девятом, так что… сами понимаете. Тот монах и стал моим учителем. Воспитывался я в разных монастырях, мы то и дело переезжали с места на место. Венгрия, Германия, Моравия, Россия… Когда я подрос, меня приняли в Орден. Вы правы, кое-что от него еще осталось. Мой учитель умер год назад, и я принял обет молчания. Пока в его честь не уничтожу еще одного мерзкого идола. Громко сказано, да? Я ж говорил, что не умею рассказывать.
— Вы очень любили своего учителя, Иштван, — сочувственно заметил отец Иеремия.
Мадьяр пожал плечами и перевернул веткой догорающего идола.
— Я не знаю, что такое любовь, — сказал он. — Кроме любви к Богу. Но учитель был мне очень дорог. Больше у меня никого нет, я не схожусь близко с людьми. Даже с единомышленниками. В каком-то смысле немым мне было даже легче. Когда до нас дошли слухи, что в Леменграуене проповедуют культ какой-то Матери Вороны, я с радостью отправился сюда. Отыскать язычников оказалось несложно, они ни от кого не скрывались, и это показалось мне странным — обычно все эти культы тайные, для посвященных. Заправлял всем студент по прозвищу Беглый. Откуда пошло такое прозвище, я так и не выяснил. Дрянной был человечишко, фокусник. Но убеждать умел, такой тебе твою же корову продаст, еще и должен ему останешься. Относились к нему с уважением, пыль в глаза пускал. Сначала я подумал, нажиться он хочет на доверчивости. Хотел припугнуть хорошенько да возвращаться, но тут он повел всех в эту деревушку, и я решил подождать.
— У вас татуировка на руке, — спросил отец Иоганн. — Откуда она?
Мадьяр посмотрел на выколотую ворону и усмехнулся.
— Это не татуировка, состав специальный… На этой руке каких только божков «выколото» не было. Впечатление сильное производит, правда?
— И собаку лесничихи вы убили?
— Я… Жалко псину, но дело важнее… Она мешала мне уходить из дома, когда мне надо было тайком выйти. Уже когда мы пришли сюда, заподозрил я, что студент не один всей толпой управляет. Не по плечу ему было, он ведь так, мелочевка… А уж когда он стал на гору ходить, указания от Матери Вороны якобы получать, тут и совсем стало ясно. Долго я выслеживал Главного, осторожно… Да все без толку. А потом
