– Значит, эта паршивка таки не вошла в Круг Света, – произношу я раздумчиво. – Ну что ж, теперь я оставляю за собой полную свободу действий. Я ей дала две недели – за это время черта можно было зарегистрировать.
– Это ты о ком?
– Да о Маэстине, моей дорогой сестрице! Выучилась разрывать мироздание, на радостях сбежала из дому, неведомо как добралась до Города и теперь сидит здесь в каком-то, прости Господи, скорпионнике. И конечно же, никаких известий родителям не подает – ах, нам уже семнадцать, круче нас только вареные яйца и Алланнские горы! Да я им и то стараюсь хоть раз в три месяца весточку посылать – все-таки не чужие люди, что бы там раньше между нами ни было… а уж она-то не я, ее отец любил даже больше, чем младших!
– А откуда ты знаешь, что она, как ты выразилась, сидит в скорпионнике? Может быть, просто живет…
– Как раз на Страстной неделе это наказание мое за все грехи сразу заявилось ко мне. И думаешь, в гости? Нет, денег просить – это у меня-то! Оказывается, эта зараза перед уходом сняла все, что было, со своего именного вклада, обменяла здесь на фиолетовые и полгода оплачивала из своего кармана все пиры и пьянки этой гоп-компании. А теперь денежки тю-тю, им там в очередной раз жрать нечего, а тут и праздники подоспели, как на грех… Потому и домой ее не прогонишь – отец за такое дело ее за ноги повесит и будет не так уж неправ. Ну я ей и сказала: шагом марш в Круг Света, и чтоб без Истинного Имени на глаза мне не показывалась. Только тогда «Баклан-студия» возьмет ее на довольство, причем лишь ее одну, а не всех ее недопесков…
– Кого-кого? – переспрашивает Нодди.
– Недопесков! Слово, созвучное слову «недоносок». Я даже формулировку придумала: песец есть зверь белый и пушистый, а недопесок еще не песец, но очень хочет. А Маэстине я пригрозила: за две недели не зарегистрируешься – так и знай, натравлю на тебя Стражей с полным на то правом, и они доставят тебя назад в Дверис скоростной почтой. Если гора не идет к Магомету, то пусть идет на фиг!
– Уверяю тебя: в эти две недели в Кругу Света не было никого с Тихой Пристани, – мрачнеет Нодди. – Слушай, а тебе не кажется, что если человек не идет регистрироваться даже под угрозой голода и крайне неприятной высылки, то ему что-то сильно мешает?
– Именно это мне и кажется, – я вздыхаю. – И я уже вполне дозрела до мысли заявиться туда самой и на месте разобраться… кое с кем!
– Запоминай дорогу, – командует Нелли. – И не забудь снять Орденский трилистник. Если уж хочешь играть притусовавшуюся ко мне девицу, выдерживай роль до конца.
– Да-да, спасибо, что напомнила, – я спешно отстегиваю от головной повязки и прячу в пояс знак Ордена. У меня он не совсем обычный – цвета морской волны и темный-темный, почти черный.
– Нелли, а ты уверена, что мое… хм… исчадие прячется именно тут?
– У Влединесс вечно отираются всякие страждущие. Она уроженка Авиллона, ее и без Круга Света голыми руками не возьмешь. Вот и набиваются к ней разнообразные ушельцы…[2] Я ведь тоже тут отсиживалась, когда первый раз разругалась с Россиньолем – тут всегда и всех принимают.
Нелли – подруга Россиньоля, крепкая и веселая крестьянская девушка чуть моложе меня. Лет семь назад бродячий менестрель Винато проходил мимо ее родной фермы, спел пару песенок, и на следующее утро за ним увязалась девчонка-подросток. Как впоследствии выяснилось, навсегда – регулярно они с Россиньолем ругаются в дым, Нелли от него уходит, но потом почему-то всегда приходит обратно. За эти годы она много потаскалась за ним по Сутям, узнала жизнь и обычаи мотальцев, приобрела в Городе популярность как искусная рукодельница и в конце концов стала полноправным членом нашего маленького содружества уличных артистов, которое матушка Флетчера зовет «Баклан-студией». Я тоже очень нежно привязана к Нелли – такой хозяйственный и крепко стоящий на земле человек, как она, вносит недостающую стабильность в наше бестолковое существование («все вы у меня личности творческие, а посуду за вас кто мыть будет?»).
– И кстати, когда я тут сидела, я уже знала свое Истинное Имя, хотя и скрывала это от Влединесс, – продолжает Нелли. – Твоя Маэстина вполне может сделать то же самое, и почему не делает, мне не понять.
– Ты тут сидела, потому что не знала, куда податься, – возражаю я. – А Маэстина могла бы жить с Луминно или даже со мной – уломала бы я мадам Гру. Всех моих сестер учили музыке, а она еще и очень способная, так что выступала бы с нами, играла на скрипке и имела свою честную долю в наших деньгах. Захотела бы – поступила бы куда-нибудь доучиться, у меня ведь есть кое-какие знакомства… Так нет же – сидит хрен знает где, голодная, в тряпках с чужого плеча, и упрямится!
– Я этих ушельцев, честное слово, никогда понять не могла, – говорит Нелли с жаром. – Как вообще можно ходить по Сутям без умения считывать язык, брать рассеянную информацию и изменять облик и одежду? Неужели им так больше нравится? Я ведь еще помню время, когда ничего этого не умела – это ж легче застрелиться сразу! В первой же полуоткрытой Сути камнями закидают!
– Насколько я знаю такой народ, они не верят, что все эти способности возникают только в Кругу, – объясняю я. – Что значит полнота сущего и совокупность реализаций, им втолковывать бесполезно: раз кто-то умеет, значит, и они могут научиться, причем сами. Так сказать, одной лишь силой мысли. А про замысел Творца с ними вообще лучше не говорить – побьют.
– Так уж сразу и побьют?
– Во всяком случае, меня побили. Это давно было, я после обретения своего Имени такая вытаращенная была, что развешивала словеса где надо и не надо. Еще не усвоила, что проповедь не должна быть пропагандой, за что и получила.
У входа в подьезд еще не старая на вид бабушка удерживает маленького внука от поползновений целиком слопать весь кулек пастилы.
– Вы к Влединке, девочки? – завидев нас, она отрывается от своего важного занятия.
– Да, к Влединесс Хинд, – отвечает вместо меня Нелли.
– Опаздываете! – улыбается бабушка. – У нее гости час назад как собрались, уже поют, – и снова поворачивается к внуку.
– Соседка, что ли? – спрашиваю я Нелли.
– Угу, – кивает та. – Поражаюсь долготерпению этой женщины – другая бы давно на ее месте половину здешних обитателей сдала куда-нибудь. Например, в клинику для опытов. А ей все нипочем, всегда – здравствуйте, до свидания, Влединка, хочешь пирожка с яблоками, я сегодня пекла, такой вкусный!
– В Авиллоне жители вообще святые, – соглашаюсь я. – Я и сама-то не всегда понимаю, как меня мадам Гру терпит.
На лестнице и в самом деле слышно пение. Для разнообразия даже неплохое – какая-то веселая песенка про прекрасную донну и незадачливого ухажера. Я бы не отказалась послушать ее поближе, но к тому моменту, когда мы достигаем седьмого этажа, пение смолкает.
Деревянная дверь покрыта облупившимся лаком, посередине косо выжжена надпись: «ВСЕОБЩИЙ ПРИЮТ». Рядом, прямо на ступеньках лестницы, сидят две девчонки лет шестнадцати и вида на редкость не женственного. У одной в руках малая силийская арфа, иначе называемая кесминой, у другой магический кристалл, способный запоминать звук – магнитофоны в этом обществе не популярны.
– Привет, – бросает Нелли. – Что, опять Влединка вас на свежий воздух выставила?
– Там сейчас Арлетт Айотти спит, – отвечает та, что с кристаллом. – Влединесс сказала – не мешайте, а хотите петь, идите на лестницу.
– А это кто с тобой? – спрашивает арфистка.
– Так, подружка, зовут Эленд, – лицо Нелли абсолютно невозмутимо. – Одно время странствовали вместе.
– Эленд, а ты Светлая или Темная? – спрашивает меня девчонка с кристаллом. Меня невольно умиляет эта детская непосредственность.
– А ты как считаешь? Ты-то сама какая?
– А я ни за Свет и ни за Тьму, – произносит она со значением. – Я за Всемирное Равновесие! – все эти большие буквы видны в ее речи невооруженным глазом.
