Володя, когда ты сам будешь отцом, когда у тебя будут дети, ты поймешь меня! Я временами боюсь за тебя. Вы, моряки, народ немного ветреный! У вас в каждом порту по жене! Знаю, знаю, что ты хочешь сказать! Не перебивай! Ты не такой…
Володя хотел защищать не только себя, но и товарищей. Он мог сказать о том, что не так много свободного времени у моряков, что частенько за все лето они только раз и побывают на берегу, да и то на несколько часов, так может ли здесь идти речь о жене? Он хотел сказать, что моряки подвержены этой болезни в значительно меньшей мере, чем другие, что все это осталось как злая память от царского флота, но разве мать остановишь, когда она оседлала любимого конька? Пока не выскажет всего накопившегося — лучше и не пытаться перебивать ее. Только еще больше времени потеряешь.
— А Верочка — совсем другое дело!.. Да ты не забывай и того, что ты теперь у всех на виду! Хорошая жена — понимаешь? — хорошая жена может тебе очень помочь в жизни!
Анна Дмитриевна говорила еще что-то, но Володя больше ее не слушал. Ме-да-ле-но-сец!.. Как звучит это слово, а? Теперь, пожалуй, взводом командовать не придется… Дадут роту, а немного погодя и батальон… А может и сразу батальон? Почему бы нет? Командиры с опытом всегда нужны, а медаленосцы — тем более. Могут и сразу дать батальон… Пройдет годик, другой — и снова домой, но теперь уже не лейтенантом, не с одной медалью! Шалишь! Приеду с Верочкой… А почему именно с Верочкой?.. Нет, она хорошая… И покладистая. Вчера сказал ей, чтобы она сегодня вечером приходила в театр — она сразу согласилась
— И вообще, Вовочка, ты сейчас должен больше следить за собой. Мне вчера даже немного было стыдно за тебя. Медаленосец, фашистов не испугался, а не мог рассказать о своем подвиге! Каждое слово из тебя словно клещами вытягивали!
Вот это хватила! Он и так черт знает что наговорил, а она все еще считает, что он поскромничал! И чтобы прекратить разговор, который становился неприятным, Володя сказал:
— Я вставать, мама, буду.
— Вставай, Вовочка, вставай. Брюки я тебе выгладила. Они висят на спинке стула. А я побегу чай подогрею. — Анна Дмитриевна вышла из комнаты, но тотчас заглянула снова: — И сходи, пожалуйста, на службу к папе. Он будет очень рад познакомить тебя с товарищами.
И началась жизнь: путешествия по знакомым, бесконечные воспоминания о фронте, а вечером — вечером с Верочкой. Их дружба превратилась в любовь, если можно считать любовью бесконечные поцелуи в подъезде дома и неизбежные клятвы помнить и любить друг друга вечно. Володя был уверен, что он действительно любит Верочку. Ему нравилась ее манера одеваться, умение каждую вещь показать в самом выгодном свете, и ее спокойствие, молчаливая гордость в те моменты, когда она знакомила с друзьями Чигарева-медаленосца.
Изменился Володя. И внешне и внутренне. Теперь он ходил расправив плечи и на людей смотрел не иначе как немного скучающим, рассеянным взглядом. И не потому, что так смотрели герои каких-то романов. Не з этом дело. Это был его собственный взгляд. Теперь, даже знакомясь с кем-нибудь, он говорил, четко отделяя слога:
— Чи-га-рев!
Следовало понимать: тот самый Чигарев, который уже награжден. Володе казалось, что все знают его, любуются им, верят ему безгранично. И поэтому, когда однажды соученик Верочки, с которым она познакомила Володю, вполне логично, обоснованно разбил его выводы относительно современной войны, то Чигарев пожал плечами, встал и сказал, глядя на него сверху вниз:
— Вам этого не понять. Я остаюсь при своем мнении. И опять следовало понимать: «Это говорю я, Чигарев!
Зачем и с кем ты споришь?..»
А время шло. Все чаще и чаще Володя поглядывал на календарь Еще четыре дня, и нужно будет выезжать. Анна Дмитриевна словно завяла. Палочка губной помады скатилась за комод и ее никто не искал. В квартире Чига-ревых наступила настороженная тишина. Володя несколько раз видел, что мать о чем-то шепталась с отцом, что-то ему с жаром доказывала. Наконец, состоялся разговор и с ним.
— Я хочу, Вова, поговорить с тобой, — сказала Анна Дмитриевна и забилась в уголок дивана. — Сядь вот сюда… Со мной рядом… Вот так.
Мать кусала кончик пухового платка и долго молчала, словно тяжело ей было вымолвить то, о чем собралась говорить.
— Вова… А если ты заболеешь воспалением легких, то и тогда нужно немедленно ехать на фронт?
— Не только с воспалением легких, а и с простой ангиной в госпиталь положат.
Снова молчание. Кошка тычется мордой в теплую ладонь Анны Дмитриевны, она механически гладит ее, а сама смотрит на медаль сына.
— Ты не можешь, Володя, задержаться еще на несколько дней?
— Конечно, нет, мама! Я и так уже боюсь, что немного запоздаю. Сама знаешь, как ходят сейчас поезда.
— А если бы ты заболел? Василий Потапыч очень хорошо относится к. тебе и, я думаю, напишет освобождение на два-три дня. Ведь ты сам говорил вчера, что у тебя першит в горле?
— Мама! — Володя встал. — Как ты могла сказать такое! Тебя слушать даже… даже страшно!.. Какая мать может желать сыну позора? Ты сама говорила мне, что я должен теперь особенно внимательно слздить за собой, не забывать, что я медаленосец, и вдруг? А вообще, если хочешь, чтобы мы расстались друзьями, — не говори больше об этом!
Анна Дмитриевна сжалась, сморщилась еще больше. Но уже на следующий день Володя нечаянно подслушал ее разговор с отцом.
— Ты, Петушок, совсем забыл о том, что у тебя есть сын.
— Как так забыл?! Все время помню…
— Не лги! Как ты можешь уверять, что помнишь, и в это же время ни разу — понимаешь? ни разу! — не вспомнить о том, что он скоро уезжает!
— Не волнуйся…
— Что значит не волнуйся? Именно мне приходится волноваться за всех! Ведь ты живешь своей работой, а остальное тебя не касается!
— Но…
— Не повышай на меня голос!.. Ох, боже, боже! И это отец!..
Мать всхлипнула. Слышно, как булькает вода. Сейчас отец и вовсе не скажет ни слова.
— Неужели ты не можешь позаботиться хотя бы о билете? Есть у тебя знакомые на вокзале? Есть?.. Ну, что ты молчишь? Ох, и наградила меня судьба муженьком!..
— Дорогая…
— Я спрашиваю: можешь ты достать ему билет или мне самой бежать в очередь?
Володя тихонько вышел из комнаты. Он наперед знал, что последует дальше. Отец наверняка терпеливо выслушает все претензии, жалобы, заверит, что все будет сделано, и, сгорбившись, побежит к знакомым доставать билет. И жалко отца, но сейчас мать, пожалуй, права. Неужели отцу трудно достать билет? Поезд формируется здесь и другие наверняка достают хорошие места, а почему лейтенант Чигарев должен ехать кое-как, если есть возможность устроиться прилично и минуя очередь?
Наступило время отъезда. Еще вчера Володя был с Верочкой на вечере в институте и они не пропустили ни одного танца, а сегодня уже ехать…
— Ведь я теперь долго не буду танцевать, — сказала вчера Верочка, словно оправдываясь.
— Долго? День? Неделю?
— Больше… До твоего возвращения…
Володя знал, что это красивые слова, что Верочка не выдержит и недели, но ему было приятно слушать это обещание, хотелось верить в него и он только сжал пальцами ее теплый локоть.
На перроне станции всё в движении.
— Поберегись! Поберегись! — покрикивают носильщики, сгибаясь под тяжестью ноши.
— Поберегись! Поберегись! — кричат другие и медленно катят к багажному вагону тележку, заваленную посылками.
