— Что, Эрдманн, не спится?
— Герр Схеевинк, — Эрдманн, как обычно, слегка заикался, — мне нужно пройти на площадку.
— Но зачем? — При свете зари Схеевинк ясно видел его взволнованное лицо.
— Мне нужно… Мне очень нужно… Нужно!
Упорство, звучавшее в его словах, насторожило Схеевинка. И этот подскафандровый комбинезон! А очки? Где его очки?
— Я вижу, вы чем-то взволнованы, — сказал он осторожно. — Но там все в порядке… Вы пешком? Садитесь, я подвезу вас…
— Нет, я прошу вас… Мне нужно, слышите? Схеевинк невольно отступил.
— Хотите знать зачем? Слушайте, но не удивляйтесь… И, пожалуйста, не считайте меня параноиком. Я займу место манекена…
— Вы с ума сошли!
— Нет, я в здравом уме… Я должен. Должен! — повторил Эрдманн. — Я принесу искупительную жертву за то, что мы с вами видели вчера. За наш национальный позор… Вы должны помочь мне, слышите? И молчать, пока кабина не совершит посадку на Луне. Я дам вам расписку, она снимет с вас ответственность…
— Успокойтесь, Эрдманн… Ради всевышнего, придите в себя… Ваша жертва не нужна. Время для вашего подвига еще не пришло. — Он пытался как-то выиграть время.
Внезапно с живостью, несвойственной полнеющему телу, он отпрыгнул назад и стал за радиатором. В тот же миг он увидел зловещее око пистолетного дула.
— Ну, — сказал Эрдманн. Что-то в тоне его глуховатого голоса ужаснуло Схеевинка: перед ним стоял опасный маньяк, готовый на все. — Ключ!
— Опомнитесь, Эрдманн! Ключа при мне нет. Надо дождаться шести утра, и Цербер пропустит вас…
— Вы лжете! — дуло пистолета протянулось, опустилось и уперлось в живот голландца. — Без очков он меня не пропустит. Доставайте ключ.
— Ищите. — Схеевинк нарочито медленно выгружал из карманов комбинезона отвертки, гайки, проводнички. Губы его что-то шептали.
Скорее. Скорее!
— Все, — сказал Схеевинк. — Вы видите?
Ключа не было.
— Но мы можем съездить за ним… ко мне…
Эрдманн огляделся. На востоке заря уже тронула горизонт темным пурпуром — день не ждал, он не хотел ждать. И вдруг где-то в его мозгу нежданная мысль пробила дорогу, будто из летки, рассыпая искры, потек расплавленный металл. Автомат знает голландца в лицо, он его и пропустит, живого или…
«…ему пришлось взять его с собой…» — сказал защитник.
Эрдманн опустил пистолет.
— Едем… Быстро! Быстрее!
Схеевинк уселся, включил стартер, — в то же мгновение мир обрушился в тартарары. Тяжелый удар по голове рукояткой пистолета оглушил его.
Скорее! Скорее!
Вывалить его на землю. Теперь машину, — он отвел ее в рощу, спустил в старое сухое русло. Вернувшись, он обхватил под мышки обмякшее, тяжелое тело, приподнял — рука, лежавшая на области сердца, не ощутила толчков. Он не хотел этого. Не хотел!
«…к сожалению, его спутник не вынес трудных условий космического полета…»
И, прикрывшись трупом, как щитом, Эрдманн двинулся к воротам. На мертвое лицо Схеевинка упал луч света, и ворота растворились.
В косых лучах низкого Солнца лунная равнина, лишенная атмосферной вуали, сверкала необыкновенно рельефно. В этом океане блеска пирамида была совершенно невидима, но установленный на ней радиомаяк вел уверенно: нужно было просто держаться направления, по которому до обоих ушей доходил звук одинаковой силы. И так сильно было в Иване чувство Земли, что никакими усилиями сознания он не мог избавиться от странной иллюзии, которой не испытывал в свое первое пребывание на Луне. Ему казалось, будто он находится в гигантском планетарии, с искусно имитированным звездным узором на глубоком черном небе, на котором висел рельефно вылепленный глобус родной Земли. Только человеческое искусство могло создать этот стальной, немигающий звездный блеск, — такими никогда не бывают звезды на настоящем небе. Удивительно было, что эта иллюзия отлично уживалась с точным знанием. Да, этот голубой глобус — это и есть Земля, где десять часов назад он прощался с Ольгой и Алексеем, радуясь, что тот остался.
Когда пирамида наконец крохотным бугорком блеснула на черном горизонте, Морев остановился и позвал по радио. Но в ушах лишь перешептывались помехи, случайные отголоски космического хаоса.
Достигнув холма и обойдя его, он увидел кабину «Европы» — угловатое черное сооружение, покоившееся на замысловатой системе опор. Рядом не было никого.
Поднявшись по лесенке, Морев заглянул в иллюминатор — изнутри люк был отдраен, и в кабине было светло. Сразу бросилось в глаза: одно из кресел пусто, а во втором, развалясь, словно в шезлонге, сидела фигура в скафандре — ясно, второй манекен, он был виден в профиль. Значит, Схеевинк покинул кабину. Но где же он? Видел ли сигнальную ракету?
Отвернув наружный люк, Морев проник в тесный тамбур. Выждав, пока бесшумно вдвинулась внутренняя переборка, он, согнувшись, протиснулся внутрь, разогнулся — и замер.
У манекенов не было глаз, а этот — он глядел сквозь прозрачный шлем пристальным неживым взглядом.
Морев сразу опознал Схеевинка по виденному на Земле портрету и почувствовал приступ душевной боли: его миссия оказалась напрасной. Но тут же высунулся железный бивень логики: второе кресло пустует. Значит, оно было занято не манекеном? Самостоятельно покинуть кресло мог только живой человек. Значит, их было двое?
Морев внимательно осмотрел второе кресло — датчики и шланги жизнеобеспечения были аккуратно отключены и их концы заглушены. С трудом поворачиваясь в тесной кабине, он проверил действие жизнеобеспечения — все было в норме. Было ясно, что Схеевинк не покидал кабины, возможно погиб в полете…
Значит, второй все-таки был. О нем Морев ничего не знал. Кто он такой? И где он? Неужели о нем ничего не знали? А если он… ненормален?
И, осознав это, Морев невольно вздрогнул, — не остерегаясь, он прошел, возможно, на виду у опасного маньяка или даже врага… По прихоти судьбы эти двое тоже оказались первыми: первый лунный мертвец и первый лунный сумасшедший… Но в это не хотелось верить. Надо найти, позвать его…
И, спустившись на грунт, Морев пошел вдоль длинной тени кабины, время от времени посылая радиозов среди мертвой тишины, но слыша только собственные шаги.
А в ушах невидимки, притаившегося в тени, вдруг раздалось пощелкивание. Начал работать счетчик Гейгера, непременная принадлежность каждого скафандра. Это не походило на привычный фон лунной почвы: посланец Земли приближался, а щелканье усиливалось, нарастало… И вдруг нахлынуло звуковой лавиной — осколок старого «Лунника», любимый амулет Морева, был слегка радиоактивен от долгой бомбежки космическими лучами.
И беглеца охватил ужас. Гость прилетел слишком быстро, это мог быть только русский… Он был в кабине и видел труп… А что, если этот русский из тех, кого он боялся всю жизнь? Из «меченых», получивших радиоактивную дозу и чудом выживших?
Голос защитника давно умолк. Теперь с трибуны гремел прокурор:
