А. Бриссоном, русским литератором А. Плетневым, корреспондентами газет «Le Temps», «Die Woche», «Neues Wiener Journal», «L'Echo de Paris» и др.
Отвечая на стандартные вопросы, писатель поневоле должен был повторяться или варьировать одни и те же мысли. Наиболее подробно он останавливается на истории замысла «Необыкновенных путешествий» и своей неустанной работе над этой колоссальной серией романов. Почти в каждом интервью ему приходилось говорить о своих литературных пристрастиях, о науке и ее будущих возможностях, с которыми он связывал радужные перспективы не только технического прогресса, но и общественного развития. Не обходил он молчанием и тревожных вопросов международной политики: осуждал военные приготовления великих держав, рост вооружений и т. д. И, наконец, лейтмотивом последних интервью становится навязчивая мысль о близкой смерти и оригинальном литературном завещании, которое должно было еще на несколько лет продлить для читателей его интенсивную творческую жизнь.
Я попытался свести воедино разрозненные высказывания, ограничив свою задачу монтажом и систематизацией материала по основным темам. Получилась довольно связная творческая автобиография Жюля Верна. Все, что здесь сказано, — это его подлинные слова, застенографированные или записанные под свежим впечатлением лицами, которым он давал интервью. Вопросы тоже не придуманы. Только задавались они в разное время, разными людьми, беседовавшими с писателем.
Почти каждый журналист начинал с традиционного вопроса:
— Мосье Верн, не могли бы вы рассказать, как началась ваша литературная деятельность?
— Моим первым произведением, — отвечал Жюль Верн, — была небольшая комедия в стихах, написанная при участии Александра Дюма-сына, который был и оставался одним из лучших моих друзей до самой его смерти. Комедия была названа «Сломанные соломинки» и ставилась на сцене «Исторического театра», владельцем которого был Дюма-отец. Пьеса имела некоторый успех, и по совету Дюма-старшего я отдал ее в печать. «Не беспокойтесь, — ободрил он меня. — Даю вам полную гарантию, что найдется хотя бы один покупатель. Этим покупателем буду я!»
Работа для театра очень скудно оплачивалась. И хотя я написал еще несколько водевилей и комических опер, вскоре мне стало ясно, что драматические произведения не дадут мне ни славы, ни средств к жизни. В те годы я ютился в мансарде и был очень беден. Пора было всерьез задуматься о будущем. Моим истинным призванием, как вы знаете, оказались научные романы или романы о науке — затрудняюсь, как лучше сказать…
И все-таки я никогда не терял любви к сцене и ко всему, что так или иначе связано с театром. Мне всегда было очень радостно, когда мои романы, переделанные в пьесы, начинали на сцене вторую жизнь. Особенно посчастливилось «Михаилу Строгову» и «Вокруг света в восемьдесят дней». Инсценировки этих романов ставились и ставятся, как сообщает пресса, с неизменным успехом во многих столичных театрах. В общей сложности я написал около тридцати пьес.
— Хотелось бы знать, мосье Верн, что побудило вас писать научные романы и как напали вы на эту счастливую мысль?
— Откровенно говоря, я и сам не знаю. Меня всегда интересовали науки, в особенности география. Любовь к географическим картам и истории великих открытий, скорее всего, и заставила работать мысль в этом направлении. Литературное поприще, которое я избрал, было тогда ново и почти совсем не использовано. В занимательной форме фантастических путешествий я старался распространять современные научные знания. На этом и основана серия географических романов, ставшая для меня делом жизни. Ведь еще до того как появился первый роман, положивший начало «Необыкновенным путешествиям», я написал несколько рассказов на подобные же сюжеты, например: «Драма в воздухе» и «Зимовка во льдах».
— Расскажите, пожалуйста, о своем первом романе. Когда и при каких обстоятельствах он появился?
— Приступив к роману «Пять дней на воздушном шаре» — это было летом тысяча восемьсот шестьдесят второго года, — я решил выбрать местом действия Африку просто потому, что эта часть света была известна значительно меньше других. И мне пришло в голову, что самое интересное и наглядное исследование этого обширного континента может быть сделано с воздушного шара. Никто не преодолевал на аэростате такие огромные расстояния, поэтому мне пришлось придумать некоторые усовершенствования, чтобы баллоном можно было управлять. Помнится, я испытывал сильнейшее наслаждение, когда писал этот роман и, главное, когда производил необходимые изыскания, чтобы дать читателям по возможности реальное представление об Африке…
Кончив работу, я послал рукопись издателю Этцелю. Он быстро прочел ее, пригласил меня к себе и сказал: «Вашу вещь я напечатаю. Я уверен, она будет иметь успех». И опытный издатель не ошибся. Роман вскоре был переведен почти на все европейские языки и принес мне известность…
С тех пор по договору, который заключил со мной Этцель, я передаю ему ежегодно — увы, теперь уже не ему, а его сыну[28] — по два новых романа или один двухтомный. И этот договор, по-видимому, останется в силе до конца моей жизни…
По поводу «Гиганта»
Феликса Турнашона знал весь Париж. Только не под настоящим именем, а под псевдонимом «Надар». Это был удивительно разносторонний человек. За что бы он ни брался, все ему отлично удавалось и любому начинанию сопутствовал сенсационный успех. Издатель юмористических журналов, талантливый рисовальщик-карикатурист, театральный художник, остроумный писатель, автор многочисленных статей, очерков, афоризмов, блестящих эссе, составивших несколько томов… Казалось бы, вполне достаточно для одной жизни, если она и продолжалась девяносто лет! Но подлинную славу Надару принесли два его увлечения, вернее, две страсти, которым он отдавался со всем темпераментом своей пылкой натуры: фотография и воздухоплавание.
Придуманное им усовершенствование дало поразительный эффект: он снимал «мокрым» способом — на влажную пластинку — и, кроме того, первый применил в фотографии электрическое освещение от гальванических батарей. Огромные матовые лампы с автоматическим включением угольных стержней делали фотографа независимым от дневного света.
Надар превратил фотографию в новый вид искусства и создал портретную галерею знаменитых современников. Фотоателье на улице Анжу посещали артисты, писатели, художники, музыканты, ученые, общественные и политические деятели. Гектор Берлиоз мог застать здесь Шарля Бодлера, Жюль Верн — строителя Суэцкого канала Фердинанда Лессепса, Жорж Санд могла встретить Сару Бернар, Гюстав Доре — Александра Дюма, русский революционер Бакунин — немецкого композитора Вагнера. Избранные портреты из серии «Пантеон Надара» до сих пор издаются отдельными альбомами как шедевры художественной фотографии.
Всевидящий фотоглаз Надара впервые запечатлел парижские катакомбы с оставшимися еще от времен средневековья штабелями человеческих черепов и костей, сложенных вдоль стен, и подъемные лабиринты парижской канализации, в которых скрывался Жан Вальжан, спасаясь от неотступного Жавера.[29]
Надар делал замечательные натурные снимки и фотографировал Париж с птичьего полета. Первую в мире аэрофотосъемку он сделал в 1856 году.
Представьте себе корзину, сплетенную из прутьев, — гондолу воздушного шара, где с трудом умещается, согнувшись в три погибели, высокий широкоплечий здоровяк с копной развевающихся по ветру волос, вооруженный громоздкой «фотографической машиной». В таком виде Надар изображен на одном из многочисленных шаржей.
В 1859 году, во время сражения с австрийцами при Сольферино, он производил с привязного аэростата разведку расположения войск противника. В 1870 году, когда Париж был обложен прусской армией, Надар поддерживал на воздушном шаре связь с осажденной столицей. Встретившись однажды с баллоном противника, он завязал с ним поединок в воздухе и сбил вражеский аэростат. Это был едва ли не
