Владимир Алексеевич РЫБИН
ДЕЛО ОБ УБЕГАЮЩИХ ЗВЕЗДАХ
— Сколько звезд на небе?
— Сколько вам надо?
Иван Иванович, невысокий лысый пенсионер, сидевший на скамье возле своей калитки, с удивлением посмотрел на стоявшего перед ним младшего лейтенанта милиции.
— Не ожидал такого от представителя власти.
— Чего «такого»?
— Неопределенности. В вашем деле главное что? Учет.
— Дела небесные не подлежат земному учету.
— Ошибаетесь. Даже звезды должны быть пересчитаны.
— Они и пересчитаны.
— Сколько же их?
— Смотря как поглядеть.
— Ну вот так если.
Он из-под руки посмотрел вверх и засмеялся вызывающе.
— Простым глазом — тыщи три. В бинокль, может, тридцать три. А в телескоп — весь миллион.
— А в самый-самый?
— Миллиарды.
— Та-ак, — разочарованно протянул Иван Иванович. — Значит, нет учета.
— А чего это вы звезды считать начали? — удивился младший лейтенант.
— Да хотел узнать: учтена та звезда ай нет? Первый я ее увидел ай нет? Понимаешь, младшой, пятый день гляжу, как она то потухнет, то погаснет…
— Мало ли чего в небе гаснет…
— Не скажи. Каждый день в одно и то же время, в одном и том же месте.
— Ну… не знаю.
— Так узнай. Для того и рассказываю как представителю власти.
Младший лейтенант милиции Чуприн считал себя человеком очень занятым: служба, да учеба на заочном юрфаке, да продавщица Нюра из продовольственного магазина — все это не оставляло времени для того, чтобы выспаться. Поэтому он со значением посмотрел на часы, собираясь сказать, что ему пора идти, но вместо этого спросил:
— А когда это бывает?
— Точнехонько в двадцать два ноль-ноль. Полчаса осталось.
Чуприн еще взглянул на часы и вздохнул:
— Ладно, полчаса подожду, но… глядите у меня!
Он сел рядом на скамью, осмотрел улицу — сначала слева направо, потом справа налево. Улица эта была одним из участков его большого поста, и знал он ее как свой карман. Одноэтажные домики, доживавшие свой век на окраине в ожидании, когда городские небоскребы вытеснят их и отсюда. Старая дорога с выщербленным асфальтом, не ремонтируемая потому, что здесь по генеральному плану запроектирована автомагистраль. Зеленый забор в конце улицы, за которым виднелась крыша небольшого заводика прохладительных напитков и торчала черная железная труба. Завод этот не работал, и Чуприн слышал, что по реконструкции района его должны снести, но забор вокруг выглядел как новенький: кто-то аккуратно подкрашивал его. Чуприн не раз собирался обследовать завод, опасаясь, как бы местные мальчишки не облюбовали его для своих «секретных» забав, но не знал, с какой стороны подступиться: на плотных железных воротах висел большой замок.
Во дворе, примыкавшем к заводику, залаяла собака, и Иван Иванович тотчас вскочил на ноги, потянул Чуприна за рукав.
— Вот счас, она как раз перед этим лает. Гляди во-он туда, где тучка.
В потемневшем вечернем небе и в самом деле мигнула искорка, подрожала секунду и погасла.
— Ну и что?
— Что? — переспросил Иван Иванович.
— Дальше-то?
— Все уже. Завтра приходи в это время.
— Делать мне больше нечего.
— Неинтересно, значит?
— В небо пускай астрономы глядят.
— Конечно, — ехидно сказал Иван Иванович. — Только вот собака.
— Что собака?
— Да все думаю: откуда она понимает в астрономии?
Собака — это было уже серьезно, к собакам Чуприн привык относиться с почтением.
— Ладно, — сказал он, — завтра приду, разберусь.
В одиннадцать, докладывая начальнику об итогах службы, Чуприн как бы между прочим все же сказал о таинственной звездочке. На всякий случай. Чтобы не говорили потом, что не докладывал. Как он и ожидал, начальник не обратил на это никакого внимания. Тайнами милицию трудно было удивить. Тайны были сродни нераскрытым делам, поэтому в отделении их не любили, предпочитая ясные и четкие понятия и формулировки. Это Чуприн знал не хуже других. И он не стал повторяться, решив как следует доложить по выяснении.
Было самое темное время суток, когда он направился домой. В глубине улицы висела над горизонтом блеклая заря, дававшая местной газете повод писать о белых ночах. Видимо, поверив газете, электрики не включали уличное освещение. Впрочем, настоящего ночного времени было совсем мало. Это Чуприн знал по собственному опыту. Не далее как третьего дня, провожая Нюру, мысленно ругал ночь за то, что она такая короткая. Но теперь эта летняя ночь показалась ему длинной. Потому что не было Нюры и хотелось спать.
Чуприн шел и зевал, торопя время, представляя себе, как придет домой, скинет сапоги и завалится спать. Он зевнул в очередной раз и резко захлопнул рот: за его спиной послышался четкий и ясный стук сапог. Оглянулся и никого не увидел: улица была пуста, слабо поблескивала отражениями зари. Успокоившись, Чуприн снова пошагал по асфальту. И сразу же снова услышал шаги. Выждал немного, резко оглянулся, и опять никого. Это было уже черт знает что. И вообще все вокруг казалось каким-то странным. Куда-то попрятались обычные ночные парочки, и таксисты словно бы объезжали эту улицу, и тишина висела такая, какой он никогда и не слыхал. Только где-то далеко-далеко надсадно, по-волчьи, выла одинокая собака.
Так он и дошел до своего дома, никого не увидев.
Наскоро ополоснувшись под краном, Чуприн по-детски с головой залез под одеяло и уснул. Проснулся, как ему показалось, сразу же от дикой песни под окном:
Ночная компания прошла, и сразу же песня приглушилась, загороженная домами. Но Чуприн уже не мог уснуть, ворочался и почему-то все думал о нелепой песне. Вдруг ему почудилось, что тужурка, висевшая на стене его холостяцкой комнаты, повела плечами, словно бы поежилась, а потом начала попеременно махать рукавами, как на строевых занятиях. Чуприн сам удивился, что ничуть не испугался этому, встал,
