Владимир Алексеевич РЫБИН
ЗДРАВСТВУЙ, ГАЛАКТИКА!
Наконец-то тишина. Ни дозвездных вихрей, ни дикой вибрации, от которой немели даже роботы, ни исступленных воплей двойников. Тишина. Хочется закрыть глаза и забыться, утонуть в мягкой колыбели электросна. Пожалуй, я так и сделаю через четыре часа, когда блоки памяти скопируют сумятицу моих мыслей и воспоминаний, а главный электронный мозг проверит все системы корабля, проанализирует случившееся за время этого проклятого витка. И доложит, что все в порядке. Тогда я разбужу своих товарищей. Через четыре часа…
С чего это началось? Мне было бы проще анализировать с конца. Но так уж мы запрограммированы — нам подавай с начала. А начал этих в любом деле хоть пруд пруди. Даже если заранее договариваться о том, что считать началом, так сказать, стабилизовать свое положение в пространстве времени. А если перевернуться? Тогда конец будет началом, а начало концом. И классические причинно-следственные связи запутаются окончательно. Как зеленоглазая Ариа в своих по-женски нелогичных поэтических вымыслах.
…- Петро, хочешь добраться до тайны тайн?
Так сказал мне Иван Поспелов, первый заводила нашего детского «вигвама», умудрившийся каким-то образом стать первым астрофизиком Земли. Сказал, как и в детстве, на всякий случай посмеиваясь. Хоть точно знал: в наше время на манящий свет тайны, закрыв глаза, кинется каждый человек. Чем еще и жить человеку, как не борьбой с неведомым. Трудней борьба, значимей и победа…
С того простенького вопросика и начались мои мытарства. Хотя, если разобраться, были и другие причины. У одной из них есть имя — Ариа.
Первый раз я увидел ее в Лунном городке на смотровой площадке прозрачной полусфере, повисшей над пропастью. В тот раз Ариа стояла посередине площадки и читала стихи своих предков:
— 'Тишина и звук связаны крепче узла, звуки, отточенные тишиной, по заросшим тропам скользят, и брезжит восход для тех, кто придет, и для тех, кто уйдет…'
От стихов веяло древней мистикой, и сама Ариа, какая-то вся контрастная, ярко освещенная солнцем, была как призрачный световой блик на бархатном фоне неба.
Не отдавая себе отчета, я пошел к ней через всю площадку по матово поблескивавшему полу. Увидел, что она мулатка, что плечи у нее мягкие и округлые, а глаза зеленые, как у кошки.
'Все, — сказал я себе, — никуда не полечу, у меня и на Земле тайн хватит'.
— Вы тоже летите к центру? Вместе с нами? — спросила она так, словно мы были сто лет знакомы.
— Вместе с вами? — воскликнул я, сразу забыв о своем решении никуда не лететь. — Конечно!..
— Слышите?
Она взяла меня за руку и подняла голову, прислушиваясь. Лицо у нее было мягкое, без единого выпирающего мускула, и в то же время сильное упрямое лицо женщины, не знающей сомнений.
— Слышите?
Я пожал плечами. Я ничего не слышал, кроме стука своего сердца.
— Разве вы не знаете, что космос кричит?
— Ну и что?
— Слышно…
Я хотел сказать, что это ей чудится, но она вдруг опустила голову и продекламировала, глядя куда-то сквозь меня:
— 'Губы крепче сожми, из них да не вылетит ни одно из видений бреда, незримых другим, и пусть тебя убаюкает этот гул возрастающий…'
Н-да, мне и теперь кажется, что она знала о чертовщине, ожидавшей меня.
Мы летели недолго. Только что в самом начале, когда добирались до нулевой зоны, расположенной в ста двадцати астрономических единицах. Там мы вошли в подпространство и выскочили из него почти в расчетной точке на периферии звездного сгустка центральной части Галактики. Отсюда по-настоящему и начиналась наша экспедиция. Предстояло вонзиться в звездную кашу и сделать только один виток, подобно комете обогнув центр Галактики. Прежде управляемые роботами корабли уже дважды проделывали этот путь, и он считался вполне безопасным. Но человек есть человек, ему мало голой информации, ему подавай впечатления. К тому же оставались загадкой неизменные странные провалы памяти у корабельных роботов. Словно там, в центре Галактики, кто-то на время выключал их.
Мы знали, что центральная часть Галактики не безголоса, как ее периферия, и включили все имевшиеся у нас защитные поля. Но отгородиться не смогли: звук возникал словно бы внутри каждого из нас. Это был даже не звук, а сложная вибрация. Я назвал бы это 'вибрацией души', похожей на обычную нервозность, если бы она не вымотала нас в первую же неделю полета, доведя до истерики, почти до сумасшествия.
И тогда мы собрались на совет. Все шестеро — Сергей, Анджей, Хосе, Лю, Ариа — единственная женщина на нашем корабле. И я, разумеется, ваш покорный слуга, на долю которого выпало главное испытание. Так, по крайней мере, я считал еще недавно. Сейчас, когда все позади, этой уверенности у меня нет. Сейчас я даже подумываю: уж не повезло ли мне, что пришлось пройти через все это? В чем еще суть жизни, как не в испытаниях, в преодолении трудностей?..
Целых два часа мы сидели в рубке друг против друга, спорили, угрюмо посматривали на стоявший в стороне от главного пульта яркий красно-желтый блок управления подпространством. Достаточно было прорвать розоватый пластик, прикрывавший головку переключателя, и мы разом нырнули бы в немой вакуум нашего околосолнечного пространства. Правда, для этого требовалось кое-что подготовить, чтобы ненароком совсем не выскочить из своей Галактики. Но это было бы недолго сделать.
— Что если погрузиться в сон? — сказала Ариа.
— Для вас это наилучший выход, — послышался с пульта спокойный, чуть дребезжащий голос. — Я смогу самостоятельно выполнить программу экспедиции.
За спором мы как-то забыли о седьмом участнике дискуссии электронном мозге. На сухом языке инструкций он именовался ГРУК — Главный робот управления кораблем. Но мы называли его по-свойски Другом.
— Зачем тогда мы полетели? — сказал Анджей. — Спать можно было и на Земле.
— Вы не выдержите нервных перегрузок, — возразил Друг.
— Это что — предположение? — осторожно спросил Хосе.
— Нет, не предположение… — Друг помигал рубиновыми глазищами и сердито погудел динамиками.
— А что, мальчики, — засмеялась Ариа, и все с удивлением посмотрели на нее: в такой момент смеяться? — если нам по очереди бодрствовать? Скажем, по двое?
Тут она посмотрела на меня, и я, как школьник, поднял руку.
— Согласен первым. Выдержу.
Это было бы неплохо — остаться вдвоем с Арией. И пусть она хоть круглые сутки читает мне стихи своих африканских предков. И пусть хоть вся Галактика трясет меня, таращась разноцветными глазищами своих звезд…
Но Друг оказался плохим другом. Покашляв динамиками, он объявил, что оптимальный вариант — бодрствование по одному. И добавил, словно бы мне в утешение, что он сообщит, когда бодрствующий одиночка станет терять голову, и разбудит того, чье нервное состояние будет ближе к норме.
Так я остался один на один с Галактикой, надеясь, что в тот момент, когда космос доконает меня, 'ближе к норме' окажется Ариа, и тогда я попытаюсь немножечко задержаться со своим сном.
…Дежурство я начал с неведомо кем заведенной древней традиции — с осмотра корабля. Можно было сделать это, не вылезая из удобного кресла дежурного: роботы доложили бы о малейшем несоответствии норме и показали бы все, что надо. Но я пошел сам, сопровождаемый тихим вкрадчивым шелестом шагов моей «няньки», так все мы называли своих персональных роботов, официально именуемых неясным
