– Неудивительно, – Умник смерил меня насмешливым взглядом. – Ты, конечно, знаешь, что инстинкт насилия у нас в крови. Иначе наша раса просто не выжила бы в той агрессивной среде, где она зарождалась. Наша исконная планета населена множеством хищных видов – это касается и флоры, и фауны. Чтобы защититься, мы веками вырабатывали в себе этот инстинкт. В отличие от вас и людей, мы не истребляли себе подобных в многочисленных войнах. Мы боролись за выживание своего вида. Каждый из нас должен был иметь ярость берсерка, чтобы сражаться. В нашем языке даже нет такого понятия, как война. Вся наша жизнь была войной. Воевать с себе подобными мы не умеем.
– А мы для вас себе подобные? – поинтересовался я.
Лемуриец внимательно посмотрел на меня.
– Нет. Вы – другой вид. Именно поэтому ни одна лемурийская женщина не способна на близость ни с кем, кроме представителя ее расы.
– Зато человеческие и креторианские женщины – самые красивые. Об этом все говорят.
Умник презрительно скривился:
– Много говорят о тех, кого можно оценить.
Это замечание меня порядком покоробило.
– Просто у вас другие традиции, – сказал я.
– Это ваши традиции почти утрачены, – ответил лемуриец. – А мы живем по законам, которые складывались веками. Они основаны на древних инстинктах и являются прямым их следствием.
– Вы – дикий народ, – констатировал я.
– Следование традициям – не дикость, а признак высокой культуры.
– Хорошо, когда гордишься своим происхождением, – заметил я осторожно. Последнюю фразу Умник выкрикнул так запальчиво, что я стал испытывать опасения, как бы в нем не проснулся древний инстинкт – тогда мне никакие высококультурные традиции не помогут.
Я решил сменить тему.
– Как думаешь, Умник, – сказал я. – федерал найдет убийцу?
– Почему бы и нет, – ответил лемуриец. – Если, конечно, убийца раньше не найдет его самого.
Георг Дымов
В жизни есть много простых и доступных удовольствий. Например, после опасного рейса и нескольких бессонных суток принять ионный душ и вытянуться на воздушной койке. Или вернуться домой со службы, забраться в ванную с теплой водой и ощущать, как заботливые руки андроида класса «жена», ласково намыливают тебе шею… и прочие места. Или когда подозреваемый после длительного допроса, вдруг начинает колоться и выкладывает всю подноготную – включая имена подельников и подробности совершенного преступления.
В той, другой жизни, несмотря на все тяготы федеральной службы, хватало светлых моментов. Я уже воспринимал ее, как нечто отдаленное и недостижимое. Как будто это даже не я проживал все славные моменты, а какой-то удивительный счастливчик. А я купался в этих воспоминаниях, представлял, что все это я. И завидовал ему. Нынешнее мое существование сделалось шатким и темным, будто я шагал глубокой безлунной ночью по подвесному мосту над глубокой пропастью.
Я бы отдал все жалованье за выслугу лет, лишь узнать, кто преступник.
Он все больше пугал меня, действуя непредсказуемо, но методично, уничтожая нас одного за другим. Без всяких видимых на то причин. После очередного убийства я убедился, что имею дело с серийным маньяком.
– Черт возьми! – Лео Глуц скривился. – Тот, кто это сделал, настоящее животное…
Я стоял далеко от трупа, но и меня замутило от подобного зрелища.
Картина преступления выглядела поистине чудовищно. Словно кто-то запустил руки в живот бородавочника, вырвал внутренности и раскидал их по каюте.
– Третий, – выдавил я.
– У нас в колонии часто кого-нибудь убивали, – заметил Сивый, – но как-то все беззлобно, можно даже сказать, по-доброму. И всегда за дело. А тут… Кошмар, да.
Глуц обернулся.
– У одного из ребят с головой явно не все в порядке, – сказал он. – Пропусти-ка. Пойду поблюю. И распорядись, чтобы Пузырь вышвырнул труп в мусоропровод.
Я порадовался, что всего лишь драил иллюминаторы – не хотел бы я быть могильщиком этого проклятого рейса.
– Поможешь ему, – распорядился капитан с порога.
Я опешил. Снова зачесались руки. Как же хотелось врезать ему на наглой роже. Но я отлично запомнил, как ощущает себя парализованный, и не горел желанием повторить печальный опыт, поэтому пробормотал: «Есть!», мысленно представляя, как следом за бородавочником запихиваю в мусоропровод труп Лео Глуца.
Работка нам предстояла та еще – настоящий адский труд. Надев резиновые фартуки, перчатки до локтей, заткнув ноздри ватными тампонами, мы принялись за дело – собирали зловонные потроха и складывали в пластиковые пакеты.
Когда с внутренним миром покойного фанатика было покончено, мы взялись за его бренную оболочку. Точнее, за пару конечностей бренной оболочки, и поволокли ее по коридору. Ох, и тяжеленной была эта туша!
Попутно я присматривался к Пузырю. Меня здорово насторожило, что в отличие от меня вернерианин никак не выказывает отвращения.
– Как ты себя чувствуешь?! – поинтересовался я.
Он пожал плечами.
– А что? – Работа бородавчанского могильщика не была для него в тягость.
– Ты ведь приносил этому уроду еду?
– Угу.
– И как ты с ним общался?
– Да я и не общался.
– Но ты же передавал ему пищу.
– Открывал дверь, швырял паек, и сразу же закрывал.
– А он?
– Все время пытался выбраться. Булькал что-то по-своему. Но я не пускал. Он сказал, гореть мне в аду. А оно видишь, как вышло. Он уже на том свете, а я живее всех живых.
– А не хотелось его по голове тюкнуть?
– Зачем это? – вернерианин насторожился.
– Как зачем? Чтобы не пришлось его кормить. Дышать с ним одним воздухом. Да мало ли что…
– Нет, никогда, – поспешно заверил меня Пузырь. – Я к убийству, вообще, отношусь очень отрицательно.
– Ну, да, убьешь кого-нибудь – и потом раскаиваешься. Так, что ли? – Я подмигнул вернерианину. – Мне можешь сказать все, как на духу.
Он вдруг выпустил из рук ступню бородавочника, похожую на большую ласту. И заорал на весь коридор:
– Не убивал я его! Не убивал! Ясно тебе?!
– Ясно, ясно, успокойся, – я улыбнулся, похлопал нервного вернерианина по плечу заляпанной слизью рукой. – Я так просто спросил.
– Меня тоже однажды так просто спросили, – пробормотал Пузырь. – А потом отправили в колонию.
– Бывает, – посочувствовал я. – Ты ногу-то бери, потащили, – и с удовлетворением отметил, что почти вся слизь с левой руки перекочевала на одежду вернерианина. Он умудрился ничего не заметить. Схватился за «ласту», и мы продолжили скорбный путь.
Всю оставшуюся работу мы проделали в тишине. Сделали дело и разошлись. Содрав с себя зловонные шмотки, я зашвырнул их в мусоропровод следом за трупом Отца. И направился в душевую.
Пузырь являл собой классический образ преступника-дебила. Такие типажи частенько встречались
