Надо сказать, что со мной с самого начала что-то было не так. Нет, я не боялась предстоящего трудного пути, я была готова ко многому, но перед глазами стояла картина отцовских похорон, и ничего с этим было невозможно поделать. Отвлечь меня никто не мог, мотоциклист едет один, это вам не машина, где можно поговорить с пассажиром. Я вспоминала, что, когда рабочие соорудили из мерзлого песка могильный холм и кое-как загладили его со всех сторон лопатами, и все пошли к автобусам, к отцовской могиле слетелись синицы и снегири. День выдался неморозный, солнечный, словно по заказу. Я глотала слезы и вспоминала о том, что давным-давно мы ездили в походы мимо кладбища, а один раз и костер-то разожгли совсем недалеко отсюда, на крутом, обрывистом берегу Китоя… Отец очень любил заснеженные березовые рощи, любил бродить по ним вдали от города просто так, без цели, смотреть на сотворенную красоту и вдыхать нежные запахи талого снега… Из таких одиночных походов он возвращался молодой, красивый, улыбчивый… А еще я вспоминала другие похороны, на которых мне пришлось побывать три года назад. Это были похороны Светки Меньшовой, той самой Светки, с которой мы тогда стояли у окна и курили… Её хоронили в лютый мороз, она лежала в гробу в каком-то платье, а голова почему-то была повязана платочком с люриксом. Сама бы она никогда так не оделась… В тот раз, когда все сели в автобус, я видела через окно, как слетелись к могиле тяжелые, словно смертные грехи, черные вороны… Я ехала и думала, какие наши поступки могут приблизить этот страшный час, а какие – отсрочить? И можно ли вообще что-либо изменить в этом мире? Или все предопределено, и борьба бесполезна и бессмысленна? И что будет со мной, если я сейчас, вот именно сейчас разобьюсь на этом повороте? Ладно, если смерть будет мгновенной… Или – не ладно? И – что будет потом? ТАМ? И будет ли? Или все – лишь страшный водоворот миров, который никогда не кончается? Это зимой я много читала о буддизме. Не знаю, с чего я полезла в эти дебри. С тоски? От скуки? От чрезмерной начитанности? Поумничать захотелось? Читала, читала, а потом поняла – нет там того, что ищу. Нет надежды, нет и смысла всего сущего, нет, как не было… А есть только некий круг, в котором вращаются некие сущности, и каждая последующая почти не имеет отношения к предыдущей… Ведь если кожа лошади – это не лошадь, и кости лошади – тоже не лошадь, и даже её прекрасные глаза или белая грива или цвет – серый, в яблоках – тоже не лошадь, то это означает, что лошади – нет… А если её нет, значит, и всего остального – тоже? И все бессмысленно? И кто-то играет нами, словно пешками, передвигает по доске… Или его, этого, того, кто играет, тоже – нет? Или он тоже крутиться в этом жуком колесе, словно игральная кость в барабане, и от него ничего не зависит? А еще я думала о бабочках. Что они успевают подумать, перед тем, как разбиться о стекло моего шлема? И думают ли о чем-то вообще? Почему-то мне в голову пришла фраза, от которой я никак не могла отделаться: «Может быть бабочка, за секунду до того, как разбиться о стекло моего шлема, думает, что я – Бог? Может быть бабочка, за секунду до того, как разбиться о стекло моего шлема, думает, что я – Бог, может быть, бабочка…» Так я выехала на смотровую площадку. Вся колонна остановилась на пятачке, где торговали омулем, прошлогодним орехом да сувенирами. Здесь толпилось много народу и еще больше – автомобилей, которые то и дело то подъезжали, то отъезжали. Я остановила мотоцикл между двух машин. Я как-то рассеянно смотрела вокруг, занятая своими мыслями и только краем глаза смотрела за Алексеем. Откуда возник этот мальчишка, я не заметила. Он, словно призрак, возник меж двух дорогих автомобилей, посмотрел на меня здоровым глазом и сразу же сипло загундосил: - Те-е-етенька, дайте пять рублей, да-а-й-те… Мне на бензин надо, чтобы за рыбой на лодке сходить… Ну, да-а-айте пять рублей, ну, те-етенька-а…
Мне не было жалко пяти рублей, но весь этот неряшливый, словно специально вывалянный в грязи, одетый во все самое старое и жалостливое пацан с распухшей щекой и перекошенным правым глазом, весь в болячках и цыпках, вдруг вызвал у меня такой приступ гадливости, что справиться я с ним не могла. Я с ужасом глядела на него, не в силах бороться с тошнотой, и рука замерла на полпути к карману. Не дам! Не хочу! Мне все равно… Не дам! Не проси и даже не смотри на меня. Я отвернулась и вдруг обнаружила, что Алексей уже тронулся вслед за остальными. Они выехали на дорогу и стали спускаться вниз. Я стала судорожно пинать кик, чтобы успеть. Села, оглянулась назад, на дорогу, ничего не было видно за синим фургоном, который остановился за мной. Я тронулась, крутя головой в стороны – нужно было увидеть все и сразу: чтобы дорога была свободной, чтобы кто-нибудь из ошалелых автомобилистов не выехал задом с площадки и не ударил меня, чтобы «дачники» не попали под колеса… А тут еще этот пацан, который цеплялся за руль и норовил заглянуть на спидометр… Я открутила ручку газа, чтобы догнать удаляющуюся спину Алексея, и тут же обнаружила, что по невнимательности не сложила подножку. Я нажала на рычаг тормоза, чтобы остановиться и исправить оплошность. Дорога шла вниз, и кроссовая вилка сработала отлично… Мне показалось, что Щенок взбесился, словно жеребец: меня подкинуло куда-то вверх, а в следующий момент я с удивлением увидела, как неумолимо и стремительно к моему лицу приближается асфальт. Что было бы с лицом, если бы я ударилась об асфальт, представить нетрудно, но в какой-то последний, самый распоследний миг перед этой страшной встречей об асфальт ударилось мое плечо. От удара стекло шлема захлопнулось и приняло на себя весь удар. «Урал» катком прошелся по моей левой ступне, которую словно обожгло и, окончательно освободившись от меня, скакнул с обрыва… Перекатившись через спину, я вскочила, сгоряча наступила на ногу, слава Богу, она была цела, но горела, как в кипятке. Руки ходили ходуном, я задыхалась. Я метнулась к мотоциклу – он весь ушел вниз, под обрыв, в траве торчал только «хвост» с маленьким задним фонарем. Он стоял почти вертикально, и я даже не видела, во что упиралось переднее колесо. Двигатель по-прежнему работал. Из отверстия в крышке бака прямо на панель приборов тонкой струйкой тек бензин. Я спрыгнула в траву и повернула ключ зажигания, думая о том, что такая вот фигня и может стать концом так и не начавшегося приключения. Я посмотрела вниз – Алексей спокойно ушел за поворот и спускался ниже, он не видел меня. Я посмотрела наверх, но смотровая была слишком далеко, чтобы кто-то видел, что мне нужна помощь… И вдруг я увидела мальчишку, того самого, с распухшей щекой. Он неуверенно тыкал в мою сторону рукой и простужено сипел: - Эй, там это… Там мотоциклист упал… Эй!..
Его голос звучал так тихо, что его никто, кроме меня, его не слышал, но он вдруг побежал наверх, замахал руками, и наконец, обрел голос: - Там ваш, ваш мотоциклист упал, слышите? Э-эй!
Оказалось, не все уехали вниз – Будаев, Андрей Кравчук и Юрка, стуча башмаками, бросились вниз. - Ты в порядке, Алина? – крикнул кто-то, я утвердительно потрясла головой.
