показалась мне горячей! Я опустила в воду руку и убедилась, что она тепленькая. Как же нужно было замерзнуть, чтобы она казалась голым кипятком! В дверь постучал отец. Я выключила воду, чтобы было лучше слышно. - Что?
- А куда ты ездила?
Ага, зацепило, значит! Как же называется та деревня? Алимасово! - В Алимасово!
- А это далеко?
- Не знаю, километров, наверное, четыреста. Или больше.
- Ну, ты даешь!..
Я убедилась, что отец ушел, включила воду и стала нетерпеливо ждать, когда ванна наполнится. Как хорошо дома! Как хорошо, что существует горячая вода! И свет! И белые простыни! И мягкая тахта… Все тело горело, словно его натерли наждачной бумагой, меня неудержимо клонило в сон, а шум воды из крана был почему-то так похож на шум дождя… Насыпь (2002 год, 26 июня, вечер) Я открываю глаза и снова вижу мотылька, который цепляется за синюю клепку «Урала». Упрямый. Такой же, как я. Чего упрямишься, глупый, лети отсюда, лети к своим цветочкам, к василькам и клеверу, здесь нет ничего, кроме железа, бензина и масла. Впрочем, здесь не так-то просто найти и цветок… Со стороны реки слышится натужный рев двигателя. Наконец-то. Это «Урал» Будаева. Спартак Будаев рвет жилы и налегает на руль, заставляя «Урал» скакать с камня на камень и ехать туда, куда надо. Мотоцикл рвется в воду, но цепляется рамой коляски за огромную глыбу, и его разворачивает. К Будаеву подскакивают сразу трое: его сын, пятнадцатилетний Юра, Вадим Мецкевич и Андрей Кравчук. Я бросаюсь было навстречу, но тут же сдерживаю себя: троих у мотоцикла довольно. Юра и Андрей налегают на коляску сзади, Вадим тащит мотоцикл спереди. «Урал» соскальзывает с камня, ныряет в воду, вверх поднимается фонтан брызг и пара. Будаев выбрал другую траекторию движения, он зашел по каменистой ложбине вверх и теперь спускается по течению наискосок. Мотоцикл снова буксует, Вадим стоит по колено в воде, подталкивает его, Будаев благополучно выбирается на берег. Это несложный брод, и всё происходит так долго, потому что все уже смертельно устали. Будаев ловко разворачивает «Урал» на песчаном пятачке, подъезжает к моему «Уралу» и ставит мотоцикл в ряд. - Алина, дай зажигалку, – его высокий голос звучит бесстрастно. Он закуривает и уходит, зажав в зубах такую же, как у меня в кармане, «Приму» – свои сигареты у него закончились еще вчера днем, и вечером они с Вадимом пытались курить березовые листья.
Остальные тоже возвращаются, и я остаюсь одна. Они больше не спешат, да и спешить-то, в общем, почти некуда, ясно, что мы не успеваем пройти маршрут в срок. Теперь они отдыхают, отсюда их не видно, противоположный берег круто уходит вверх, а потом дорога ныряет в ложбину. Там, на обочине, лежит гигантский ковш экскаватора. Перед тем, как мы начали переправляться, Будаев залез на него и курил, о чем-то невесело размышляя. Вид у него при этом был колоритный: голый по пояс, двухнедельная щетина на похудевшем, черном от загара лице, вязаная синяя шапочка подвернута и сдвинута на самую макушку, серые милицейские брюки и болотные сапоги. Быть может, он никак не мог накуриться, а может, тоже сидел и думал, каким ветром его занесло в эту непролазную тайгу? Я полезла за фотоаппаратом. Он увидел фотоаппарат и подмигнул мне. Следующий мотоцикл перешел через Гагры только через полчаса, а вся переправа заняла не менее трех часов. Когда все мотоциклы оказываются на этом берегу, Вадим и Будаев закуривают, остальные просто без сил садятся прямо на дорогу. Спустя пять минут Будаев бережно тушит сигарету, стряхивает оставшийся табак в пустую сигаретную пачку. - Поехали, ребятки…
Солнце нехотя клонится за деревья, уже восьмой час вечера. Какой это день по счету? Девятый? Нет, кажется, десятый. Хотя, если считать с того момента, когда мы перешли Рубикон, или, если без всякого пафоса, перебрались на «Урале»-вездеходе через первый баргузинский брод, прошло шесть дней. Этот – седьмой. Правда, до этого три дня ушло на брод, и до брода еще много чего было… Ребята нехотя идут к мотоциклам, начинают неторопливо заводить. Я тащусь к «Уралу» Алексея, нехотя сажусь на заднее сидение, за руль садится Будаев. За рулем его мотоцикла сидит Юра. Он, щурясь, чуть презрительно смотрит по сторонам, его еще нежное, девичье лицо становится чуточку высокомерным. «Урал» дергается, я цепляюсь за ремешок сиденья, и мы едем вперед. Странно, но после всех испытаний дорога вдруг становится более менее сносной, – обычная такая лесная, укатанная дорожка, она виляет между низенькими, крутыми сопками. Мне почему-то все время кажется, что слева внизу должна быть река Намама, но я понимаю, что от реки мы ушли уже довольно далеко вглубь гор. Дорогу пересекает несколько неглубоких ручьев, которые ребята
