Со злобой в голосе она сказала:
– Оставь меня. Тебя это не касается.
Но Константин, задетый за живое, продолжал с той же внешней холодностью:
– Ты отлично знаешь, что теперь тебе нечего скрывать. И я так устроен, что не могу дальше жить, не зная всей правды. Так этот любовник не был первым?
– Нет, – сказала Арина, – нет.
Константин не шевельнулся. Однако каждое слово Арины ранило его. Он подсчитывал в уме: „Итак, четыре любовника: первый неизвестен, второй состоял при ней до начала драмы, третий тот, кто ссудил ей деньги, четвертый – артист Художественного театра. Плюс те, о ком не знаю, но узнаю пред тем, как с ней расстаться. Ей восемнадцать лет. Она не теряла времени даром, даже сумела заработать на жизнь! Это очаровательная девушка, но это и девка…'
И в тиши ночи, обнимая Арину за гибкую талию, он продолжал беседовать с ней безжизненным голосом, равнодушным тоном. Казалось, он хотел измерить, сколько страдания может вынести. Он сравнивал случай с хирургом, который одержим желанием исследовать трудный случай заболевания и потому сам делает себе опасную операцию, вскрывая собственный организм острым скальпелем.
– Не понимаю, – говорил он, – остается кое-что неясное, но, однако, занимающее меня. Когда ты стала посещать домик в пригороде, ты порвала с предыдущим любовником? Или находила себя вправе возвращаться к нему в тот же день?
– Как ты можешь предположить подобное? – отвечала возмущенно Арина. – Я выходила из того дома больной, возвращалась к тетке как в лихорадке… Ольга укладывала меня в постель, без конца целовала меня…
Маша приносила мне чай. Она плакала, не знаю почему… Прошу тебя, не спрашивай, мне хочется забыть обо всем этом…
Наступило Рождество, а Арина оставалась в Москве. Два дня спустя Константин увидел вскрытую телеграмму, лежавшую на сумочке Арины. Он машинально взял ее и прочел: „Когда вы приедете? Вы пропустили условленную дату'.
Арины не было дома. Он смял телеграмму и бросил ее в корзину.
Рождество! Да, конечно, контракт предусматривал, что Арина будет проводить каникулы рядом с тем, кого она называла своим банкиром. И не сдержала обязательства. При мысли, что она могла бы уехать от него, чтобы отправиться в пригородный домик, Константина охватывала ярость.
Он рисовал себе картину: с наступлением сумерек она подходит к дому, тотчас открывается дверь, она входит, снимает с руки часы-браслет, его подарок. „Шесть часов', – произносит она, – Арина не скрывала от него ни одной подробности своих визитов. Константин задыхался от гнева, смешанного с отвращением… Но если он решил порвать с Ариной, зачем удерживает ее в Москве? Поддался ли он чувству жалости к девушке, увидев, что она в отчаянии? Какая странная слабость заставляла его еще и еще продлевать их связь? Он вспомнил, как в неудержимом порыве бросился однажды вечером к баронессе Кортинг. Почему он не остался с этой очаровательной женщиной? Почему вернулся к Арине? Они вместе поехали в Крым, а перед тем в Нью-Йорке, вдали от нее, как он обрадовался, когда дела потребовали его возвращения в Москву! А потом, всю зиму, этот жестокий, безжалостный поединок…
На сей раз чаша страданий была переполнена. Он принял решение. Он мог еще несколько дней побыть с Ариной, но твердо знал, что история с пригородным домиком уже окончательно разведет их жизни. Он начал планировать поездку в Петербург. Он уедет один и больше не вернется… Еще немного терпения на то время, пока покончит с делами, – возможно, всего на несколько недель. Теперь это не так важно, он сумеет выждать. Чего ему отныне опасаться? Арина больше не заставит его страдать.
XVI
НОВЫЙ ГОД
Новый год они встречали в „Яре'. Арина пила шампанское и была весела. На эстраде цыганский хор вел в прерывистом ритме свои удивительные мелодии. Гортанные голоса создавали в воображении картины страстного и чувственного Востока. В полночь Арина обменялась бокалами с Константином.
– С кем будешь ты встречать следующий Новый год? – произнесла она. – И с кем буду встречать его я?.. Не все ли равно, выпьем!
Она выпила свой бокал вина залпом. Они долго сидели в просторном зале, среди праздничной суеты, в грохоте оркестра. Арина, безучастная к тому, что происходило вокруг – к взаимному обмену поцелуями, к рукам, обнимавшим женские талии, – необыкновенно мягко рассказывала истории из чудесной поры детства, о том времени, когда она открывала для себя мир.
Константин, наклонясь к ней, слушал. Когда Арина закончила, он заметил:
– Я предпочел бы встретить тебя в то время. Я бы похитил тебя. Старые мудрые женщины и неопасные, но образованные мужчины воспитывали бы тебя в каком-нибудь тайнике. Они выучили бы тебя танцам, пению, красноречию, поэзии. В течение трех лет они умащивали бы тебя, как Эсфирь, благовониями; и когда ты достигла бы совершенства, они торжественно подвели бы тебя к моему ложу.
Арина бесподобным движением подняла левое плечико и сказала:
– Ты воображаешь, что любил бы меня, будь я иной? Ты был бы первым – какое прекрасное достижение! Но ты бы скоро бросил меня.
Они вышли из ресторана. Ночь была морозной и темной. Они сели в сани и, спрятавшись за огромным возницей в толстом тулупе, лихо понеслись к центру Москвы. Арина прижалась к Константину.
– Я немного пьяна, – сказала она. – В прошлом году в этот день я была в провинции. За праздничным ужином тоже, как и сегодня, выпила слишком много шампанского. Но тогда тебя не было рядом, чтобы следить за мною…
Константин сжал кулаки. Еще раз его охватило болезненное наваждение: узнать, что еще может открыться ему. Он склонился к ней и ласково сказал:
– Шампанское извиняет многое. Если твоя история занимательна, расскажи мне.
