– Нет, больше я тебе ничего не скажу, – ответила Арина. – Ты не понимаешь меня и потому ужасно суров.
Не промолвив более ни слова, она вернулись в гостиницу. Нервы Константина снова были напряжены.
Сели пить чай. Константин посадил Арину себе на колени, начал раздевать ее, ласкать, шутя и посмеиваясь. Потом, возвращаясь к тому, что его мучило, попросил:
– Исповедуйся, маленькое чудовище. Ты рассказываешь о себе неподражаемо.
– Бывают моменты: мне кажется, что я схожу с ума… Но безумие невозможно рассказать. Ведь помешанный убежден, что в его словах и действиях есть строгая логика. Мы не знаем скрытых побуждений, которыми он руководствуется. Мы только наблюдаем его поступки и объявляем их беспорядочными; однако они подчиняются этой его внутренней логике, возможно, более тонкой, чем наша, – мы о ней не в состоянии судить…
– О мой маленький философ, – обронил Константин, баюкая Арину и ощущая себя жертвой, ожидающей смертельного удара.
– Как видим, – серьезно продолжала Арина, – наша логика уязвима. Мы обычно действуем строго определенным образом, думая, что способны к одному и не способны к иному. Но – лишний бокал шампанского… И все преображается… Мы отмечали прошлый Новый год в компании молодых людей в ресторане гостиницы „Лондонская'. Цыганский хор, как и сегодня, шампанское и та особая, незнакомая тебе атмосфера, речи, которые пьянят больше, чем вино. Было уже за полночь, когда в ресторане появился красавчик доктор Владимир Иванович. Он подошел к нам, сел рядом со мной и, глядя мне в глаза, выпил за Новый год, который, по его словам, „принесет ему счастье'. Я поняла, что он имел в виду, и вдруг под влиянием какой-то непонятной силы, ответила ему: „С Новым годом!' Как только он заговорил, я почувствовала, что готова уступить искушению, которое гнала до сих пор, но которое внезапно сделалось неопределенным. В течение двух лет тетя Варя пела доктору дифирамбы, подолгу рассказывая мне о нем. Он казался чуть ли не сверхчеловеком! Среди восемнадцати любовников тетки он занимал исключительное место. Все другие были лишь пророками, предвещавшими приход этого нового мессии. Ее хвалебные речи разожгли наконец мое любопытство: какими уникальными достоинствами обладал Владимир Иванович?
Неразумно возбуждать в женщине любопытство, под дьявольским искусом она становится способной на все. А доктор, как я тебе рассказывала, был безумно влюблен в меня. Не обрати он на меня внимание, я, возможно, сама постаралась бы его завлечь. Сейчас же мне хотелось всего-навсего удовлетворить свое любопытство. Я спорила сама с собой, спрашивала себя, почему отказываюсь пойти на эксперимент с Владимиром Ивановичем. Чего стоил на самом деле этот мужчина, которого моя тетка считала необычайным? Чему я смогу научиться у такого несравненного любовника?.. Я рассуждала примерно так, однако что-то меня удерживало. Я не боялась причинить страдания тете Варе: она никогда не узнала бы об этом скоротечном приключении… Как не узнал бы и ты, если бы я тебе хоть раз изменила. Ничего не ведая, ты бы и страдать не мог… И все же есть отталкивающее в том, что я разделю с ней любовника… Ну и, в конце концов, я была занята, и партия была исключительно приятной.
Короче, я держалась от доктора подальше. И вот в ту новогоднюю ночь с шампанским всякие иные чувства, кроме любопытства, исчезли во мне. Я сказала себе: „Что за глупость? К чему такие колебания? Да вовсе ни к чему! Разве я не имею права делать то, что хочу, и проникнуть наконец в эту жгучую тайну?' Заметь, я по-прежнему не была влюблена в доктора. Я смотрела на него теми же глазами, что и накануне. Но только теперь я подчинялась новой, сметающей все сомнения логике. Остаток вечера я вела себя вызывающе, и чем увереннее становился он, тем в большее раздражение впадала я. Он выслушивал мои дерзости с легкой улыбкой. А мне хотелось влепить ему пощечину… Короче, когда мы вышли, он увел меня от моего кавалера и посадил к себе в сани. „Хочу покататься', – заявила я. „Хорошо. Поезжай за город', – приказал он вознице. И мы заскользили в холодной ночи, я, как водится, полулежала в его объятиях. Я казалась себе отсутствующей, парализованной, однако наблюдала за всем, как зритель в театре, и сохраняла абсолютную ясность разума. Владимир Иванович молчал. Когда мы проехали несколько верст, он приказал кучеру: „Домой'. Я не протестовала.
Мы приехали к нему. Рядом с домом у него был отдельный флигель, где он принимал пациентов. Мы вошли… Ах, как здесь было жарко!.. Я заговорила, и звук собственного голоса показался мне странным… Раздражал слишком яркий свет.
Арина прервала рассказ. Константину показалось, что она побледнела.
– Ты же задушишь меня, я еле дышу, – сказала она, пытаясь высвободиться.
Только теперь он заметил, с какой силой прижимает к себе хрупкую девушку. Он разжал руки. Оба молчали.
– Ну а потом? – спросил он.
– А потом, – ответила она, – случилось то, что и должно было случиться. И только тогда я поняла, что Владимир Иванович столь же посредственен, как и все остальные – за исключением тебя, разумеется, – заявила она, иронически улыбаясь, – и моя тетя…
В этот момент Константин так грубо оттолкнул ее, что она скатилась на пол, ударившись головой о ножку стола. Она лежала бесформенным клубочком, сотрясаемая рыданиями…
Константин, шатаясь, сделал несколько неверных шагов, поколебался, потом взял шубу и шапку и вышел, хлопнув дверью.
Возвратился он только к шести утра. Арина, укрывшись пледом, спала на диване.
– Иди в спальню, – сурово приказал он.
Она не послушалась. Тогда он грубо потянул ее за руку, и она подчинилась. Они, не разговаривая, уснули рядом. Их разделяли считанные сантиметры, но казалось, что между ними разверзлась пропасть.
XVII
ЭКСКУРС В ДЕТСТВО
Дела задержали Константина в Москве еще на несколько недель, и все это время он продолжал жить вместе с Ариной, не находя в себе силы порвать с ней здесь. В день неизбежного разрыва он должен был тотчас выехать в Петербург.
Зная характер Арины и неимоверную гордость, которую она в себе воспитала, он полагал, что, как
