испытывал то же щемящее чувство, как если бы следил за акробатом, исполняющим под куполом цирка номер с риском для жизни.
Но подлинным чудом был тот героизм, с которым ежедневно, почти целый год, исполнялся этот смертельный номер. Арине удавалось продлевать обман и питать его изо дня в день. Чем сильнее она любила, тем искуснее скрывала это от Константина, черпая в собственной гордости силы для продолжения невиданного противоборства. Она видела, как уничтожающе действует ее тактика на Константина. Он стал грубо с ней обращаться, доводил до слез. Ему, возможно, и не удавалось полюбить ее из-за создаваемого ею самою ненавистного образа. Она выдержала и это, пошла и на это унижение. Охваченная тоской, заливаясь слезами, в душе она торжествовала. Чем больше он принижал ее, тем большим было ее самоуважение.
И все же в горячке борьбы с Константином Арина подтачивала свои душевные силы. Она любила. Но нельзя любить вполовину. Родившись, любовь захватывает человека целиком. Это чувство схватилось в смертельном поединке с гордыней, стараясь одолеть ее. Каждый эпизод долгой десятимесячной борьбы был писан кровью, ибо любое поражение Арина вымещала на Константине. Он вспоминал последние эпизоды развивавшейся с нарастающим напряжением драмы. Это и история дома в пригороде, почти невыносимая своей подозрительной двусмысленностью; еще более презренная история свидания с любовником Варвары Петровны; и наконец – полный перечень тех, кто либо одну ночь, либо неделю или месяц обладал ею… И вот теперь все. У нее нет больше сил; нечеловеческая гордость, поддерживавшая ее, раздавлена. Дальше она не способна лгать… Ее победило чувство, которое неизмеримо сильнее. Она отныне – сама любовь. Следует признание – простое, безыскусное, не сопровождаемое ни жестом, ни особой интонацией, и потому в тысячу раз больнее ранившее тем равнодушным тоном, каким была сказана правда.
Константин был ошеломлен, воссоздавая картину этой поразительной дуэли. Он судил о героизме девушки по той безмерной силе любви, которая толкнула ее сегодняшним утром на то, чтобы наконец довериться ему.
Вдруг лихорадочный бег его мыслей резко прервался. Он с удивлением услышал, что кричит вслух слова, которые отдавались эхом в морозном воздухе.
– Если бы я знал, если бы я знал! Арина, что ты наделала!
Он так громко прокричал это, что звук собственного голоса поверг его в ужас. Он смолк, подавленный внезапно хлынувшим потоком новых мыслей, поднимавшимися откуда-то из глубин… Он представлял себе Арину правдивой с первой же встречи. Как мягко и осторожно он бы с ней обращался! С каким кротким терпением ожидал бы раскрытия этого гордого сердца и дремлющего тела! Какая нежность могла бы окрасить их зародившееся чувство! Он овладел бы ею наконец, но сколько сам мог ей дать! А вместо этого по беспощадной воле Арины был вынужден сам защищаться от нее. Он ожесточенно боролся, чтобы не полюбить и не потерять себя.
– Боже мой, – глухо произнес Константин, – почему ты ввела меня в заблуждение?.. Как вернуться назад? Слишком поздно, слишком поздно… – безнадежно повторял он. – Нельзя пробудить то, чего никогда не было!
Он остановился, полный бесконечной горечи, и вдруг спросил себя, почему же он не спешит к Арине. Она ведь недалеко, ждет его в гостиничном номере.
Невообразимая боль сжимала ему сердце. Не стараясь разобраться в себе, он чувствовал, что не может вернуться к Арине. Как он посмотрит на нее? Что скажет? Какой тон изберет?
К острым и противоречивым чувствам, боровшимся в Константине, примешивался сильный и мрачный гнев, обращенный против девушки. Теперь, когда он познал ее истинный облик, он ненавидел ее. Что за изощренная злоба давала ей силы мучить его так долго? Она получала от нее дьявольское наслаждение. Жестокая и бесчувственная, она отдалась мести… Какое невероятное сплетение любви и ненависти, чести и лжи, верности и хитрости! Как отвратительно и в то же время возвышенно!.. Но силы его на исходе… Год каждодневных мук опустошил его. Что за радость может он теперь испытать, узнав, что она была девственницей? Его сердце – открытая рана. Он видит ее только такой, какой она все время была по отношению к нему. Эта рана еще кровоточит… В голове его билась одна мысль: бежать, остаться наконец одному, забыть этот ад. Да, да, уехать в Петербург сегодня же вечером… Надо лишь зайти в гостиницу за вещами… Он придет в последний момент… Может быть, устав ждать, Арина уйдет… Оставить короткую записку, что уезжает, но вернется… На самом деле уехать навсегда… Константин осмотрелся.
Он стоял перед домом на Арбате, где жила Наташа. „Я не случайно оказался здесь', – подумалось ему.
Входя к своей приятельнице, он уже знал, что скажет ей. Он шел проститься окончательно. Покидая Арину, он отказывался и от Наташи – это виделось как аксиома, которую не подвергают сомнению.
Час спустя Константин выходил от Наташи. Она плакала на диване, где он ее оставил.
В его настроении произошел решительный перелом. Спокойствие снизошло на его душу. Размышляя о предстоящей поездке, о делах, он отправился к себе в контору. Там подумал, что надо бы позвонить и узнать, что делает Арина. Теперь не в ее власти было ни заставить его страдать, ни испытать счастье. Впервые за последний год он почувствовал себя свободным. Но уже берясь за телефонную трубку, Константин одумался… Почему бы не повидать ее перед отъездом? Почему не поужинать запросто, как с человеком, которого вы близко знали, но который стал вам безразличен?
Он позвал посыльного и дал ему устное поручение:
– Ты точно передашь – хорошо запомни мои слова: Константин-Михаил приветствует Арину Николаевну и просит ее поужинать с ним сегодня. Он едет десятичасовым поездом.
Вернувшегося посыльного Константин нетерпеливо спросил:
– Что делала Арина Николаевна?.. Что она ответила?
– Арина Николаевна говорила по телефону, смеялась при этом… Она прервала разговор, выслушала меня и сказала: „Хорошо', – а потом продолжила беседу.
Через час Константин возвратился в гостиницу. Еще перед тем, как войти в номер, он знал, что встреча с Ариной не взволнует его. Он спокойно поздоровался, но не поцеловал ее. Ему было нетрудно ни говорить, ни молчать. Всем его существом владело бесчувственное оцепенение. Арина не была ни веселой, ни грустной, ни расчувствовавшейся, ни циничной. Она помогла ему собрать бумаги и вещи. За столом они невозмутимо говорили о посторонних вещах. Она спросила, когда он вернется, не касалась вопроса о своем дальнейшем пребывании в гостинице. После ужина, когда он закрыл чемоданы, она протянула приготовленные ею бутерброды, завернутые в белую бумагу и обвязанные голубой ленточкой.
Она проводила его на вокзал, помогла расположиться в купе, сняла с корсажа розу и поставила ее в
