провидение, несомненно, на стороне фюрера. В заключение сообщалось, что создана особая комиссия для расследования обстоятельств покушения и решительной ликвидации заговора.
Полковник Планк немедленно собрал офицерский состав в парадном зале Бохеньских и, сообщив о содержании радиограммы, предложил помолиться богу за фюрера, после чего отпустил, приказав провести среди солдат соответствующую работу, а сам вернулся в кабинет и задумался о возможных последствиях этого события. По опыту он знал, что каждое покушение на жизнь фюрера — а их было не мало всегда влекло за собой чистки и террор, причем жертвами пали не только явные противники фашистского режима, коммунисты и социалисты, но и те, кто были как будто бы сторонниками фюрера, но почему-либо не нравились сначала Гейдриху, потом заменившему его на посту начальника имперского ведомства безопасности Кальтенбруннеру или же неугодны были самому рейхсфюреру Гиммлеру. Полковник Планк знал, что начальники абвера, и Канарис и полковник Ганзен, у этих лиц никогда не пользовались особой симпатией. Отсюда он делал вывод, что на сей раз удар может обрушиться и на некоторых деятелей абвера.
Полковник Планк нервно зашагал по кабинету. Кроме грозы, которая явно собиралась на политическом горизонте, он еще почувствовал какую-то неприятность личного порядка. Сначала он никак не мог понять, откуда исходит эта тревога. Вдруг он обратил внимание на бой часов. Было три пополудни. Обычно в это время он со своей семьей заканчивал обед, а сегодня почему-то никто не пригласил его к столу. Удивленный неаккуратностью своей матери, в обязанности которой входило строгое соблюдение режима дня, он позвал адъютанта.
— Узнайте, почему запаздывает обед, — попросил он.
— Обед давно готов, но женщины еще не вернулись с озера, — доложил лейтенант Остерман.
— Как так не вернулись? — удивился Планк. — Надо съездить за ними. Может, машина испортилась или еще что-нибудь случилось.
— С вашего позволения, я сейчас поеду. — Поторапливайтесь!..
Исполнительный молодой офицер сел на мотоцикл с коляской, который находился в его личном распоряжении, и тут же помчался по направлению к озеру, а через считанные минуты вернулся назад вместе с насмерть перепуганной фрау Планк.
— Что с вами, мама? — бросился к ней Ганс. — Где остальные?
Но мать не могла произнести ни слова, только обнимала сына и плакала навзрыд. Сын подал ей стакан воды. После этого она немного успокоилась и начала рассказывать:
— Когда мы купались, внезапно появились эсэсовцы, убили солдат из охраны, а затем арестовали и увезли с собой Эльзу с Бертой…
— Да что вы говорите! — перепугался полковник. — Зачем же гестаповцам убивать наших солдат? Они и без того могли арестовать их. Может, это были партизаны?
— Да нет! Я слышала, как они говорили. На чистейшем немецком языке. Кстати, они оставили какое-то письмо. Тебе лично. Вот оно… Прочти!
Фрау Маргарита отвернулась и, достав из-за лифчика запечатанное письмо, протянула его сыну. Тот разорвал конверт и, быстро пробежав глазами записку, упал в кресло.
— Что случилось? — теперь уже бросилась к нему мать. — Где они? В гестапо?
— Нет, мама. Они в другом месте… Ты пока иди, распорядись насчет обеда, а мы с лейтенантом подумаем, как им помочь.
Мать вытерла слезы и ушла в свою комнату, а полковник предложил адъютанту сесть. Такое торжественное начало совсем перепугало Остермана.
— Вот что, мой милый Фридрих! Для тебя, как и для всех нас, наступает решительный момент. Но прежде чем посвятить тебя в некоторые тайны, мне хотелось бы узнать, каковы твои намерения относительно моей сестры…
— Самые серьезные, господин полковник. Я женился бы на ней хоть сейчас. Но фрейлейн Эльза ведет себя со мной как с мальчишкой и на все мои ухаживания отвечает шутками…
— Ничего, избалованная девчонка всегда капризничает. Теперь она и Берта попали к партизанам, и, если ты мне поможешь освободить их, в глазах Эльзы ты будешь прямо-таки сказочным героем…
— Ради нее я готов идти в огонь и в воду.
— Пока этого не требуется. Партизаны предлагают обменять Эльзу и Берту на их радистку, которая находится в наших руках. Я пойду на такой обмен. Но опасность в том, что наши могут пронюхать о такой сделке, что весьма нежелательно.
— О, я понимаю! — просиял Остерман. — Сохраню все в строжайшей тайне, чего бы это мне ни стало, а если понадобится, унесу эту тайну с собой в могилу…
— Я тебе верю, мой милый Фридрих! Значит, договорились: о наших переговорах с партизанами должны знать только мы с тобой. В награду за верность получишь мою сестру.
— Приказывайте, господин полковник. Я к вашим услугам!
— Прежде всего возьми мою машину и отвези трупы двух солдат из охраны куда-нибудь подальше от озера и оставь в лесу. Для всех они пропали без вести. Потом иди к старшему надзирателю тюрьмы, пусть освободит партизанку, а ты сам отведи ее в лазарет. Пусть с ней до поры до времени обращаются наилучшим образом, а по том ты же отвезешь ее к партизанам и привезешь наших женщин.
— Я понял вас! Разрешите выполнять?
— Действуй, дорогой!..
Остерман, обласканный начальником, которого не просто уважал, а прямо-таки боготворил, ободренный обещанием выдать за него Эльзу, поспешил выполнять приказание.
Глава двадцать третья
Карцер в абверовской тюрьме представлял собой железобетонную коробку, без окон и вентиляционных устройств. Койки не было, вся обстановка состояла из прикрепленного к полу металлического стула и грязного ведра без дужки. Стены этой каморки всегда были покрыты плесенью, а с потолка капала вода. Человек, попавший сюда, чувствовал себя заживо похороненным. Спать приходилось только сидя, но если заключение в карцер сопровождалось лишением сна, то вместе с человеком запирали сюда здоровенного пса, который тут же набрасывался на человека, если тот садился или же падал на пол в полном изнеможении.
Человек, брошенный в эту яму, часто терял не только представление о времени, но и рассудок. Некоторые, не выдержав, кончали жизнь самоубийством.
Еве тоже назойливо лезли в голову мысли о смерти. Особенно тяжко было, когда после двух-трех дней вынужденной голодовки приносили страшно соленую рыбу, а потом сутками не давали ни капли воды. Возможно, она и на самом деле покончила бы с собой, но мысль о том, что Турханов жив и не может не прийти, ей на помощь, удерживала ее. «Он меня спасет. Спасет.!.. Спасет!.. твердила она себе, стоя перед собакой, которая бдительно следила, чтобы она не присела. — Раз они предлагают написать ему письмо, значит, он жив. А если жив, обязательно выручит меня…»
Последний раз сам начальник абвергруппы полковник Планк направил ее в карцер на пять суток, причем трое из них без пищи и без сна. Она уже не надеялась увидеть больше дневного света. Ей казалось, что она вот-вот лишится сознания, упадет на пол и злая овчарка загрызет ее до смерти. От слабости кружилась голова, она оперлась о стену, и собака угрожающе зарычала. Вдруг темноту прорезал яркий свет.
— Выходите, фрейлейн Ева! — послышался ласковый голос старшего надзирателя.
Так еще к Еве никто здесь не обращался. Сначала она подумала, что все это ей почудилось, что она бредит, но, когда ее чуть ли не на руках вынесли из карцера и она увидела солнечный свет, пробивающийся в коридор через решетчатое окно, она поняла, что это не бред и не сон.
— Разве уже прошел срок? — удивилась она.
— Нет, оставалось сорок восемь часов, но поступил приказ освободить вас. Вот, идите с господином лейтенантом, — тихо проговорил надзиратель, показывая на Остермана.
