названием, позволил себе улыбнуться. На этот раз вышло натуральнее. Он подошел к столу, открыл ящик и замер над ним, как бы раздумывая: стоит ли открывать сверток, присланный мертвецом? Здравый смысл был против.
#21
Рязань, кафе «Кура»
17 июля 2007 года
Следователь Фридман был честным человеком.
Фридман был на хорошем счету. Он раскрывал дела – бывало, что и сложные. Настоящий крепкий профессионал, каких мало осталось. Убогая квартирка на окраине провинциального города, убогий кабинет в областной прокуратуре, жена на пенсии по инвалидности, дочка на последнем курсе педучилища, сын уехал в Москву и занимается там чем-то совершенно непонятным. Говорили, что у Фридмана есть все шансы через пару лет занять кресло заместителя прокурора области и с этого поста, с почетом, даже с орденом каким-нибудь, уйти на пенсию.
У следователя, по большому счету, была всего одна слабость. Он жаждал славы. Жаждал и получал. Его просто обожали журналисты – и местные, и столичные. Он хорошо рассказывал, отлично держался перед камерой, умел напустить туману, а мог, совершенно неожиданно, огорошить заезжего репортера такой тайной следствия, что дар речи пропадет.
С этим московским репортером он познакомился три года назад. Фридман закончил грандиозное дело, отправив за решетку два десятка бандитов, местных группировщиков, уже давно вышедших за пределы не только области, но и страны. Настоящая такая, хрестоматийная русская мафия, и даже кличка у лидера совершенно медийная, самое то, что надо, – Носорог.
Когда ему позвонил ведущий популярной программы, Фридман расцвел. Немедленно согласился все рассказать и показать.
Уже на следующий день журналист приехал.
Как-то само собой получилось, что между мужчинами возникло некое подобие дружбы – взаимная приязнь переросла в нечто большее. Они сделали шикарную программу про разгромленную банду, потом – еще парочку. Про маньяка, про вора в законе… А потом начали встречаться просто так. Без особых поводов.
То Фридман приезжал в Москву, и они часами, порой до рассвета, заседали в ресторанах, то телевизионный друг, уставший от столичной суеты, вдруг приезжал в провинцию – порыбачить, отключив мобильные, походить по лесу, выпить водки после бани. Простые такие удовольствия.
На этот раз был именно такой случай. Короткий отпуск – трехдневное бегство из Москвы. Вечером – поезд. На прощание решили поужинать.
Следователь заказал отдельный кабинет в небольшом грузинском кафе – с местными шашлыками ничто не могло сравниться – под горячее острое мясо выпили уже немало.
Он видел, что Фридмана распирает. Что он хочет что-то рассказать, рассказать такое, чего раньше никто не видел и не слышал. Он понимал – речь пойдет не о банде и не о маньяке. Он не ошибся.
Когда была выпита последняя рюмка, когда усатая официантка принесла крепкий и соленый (с привкусом крови, подумал он) кофе, пожилого следователя прорвало.
Он начал с длинного предисловия. Он требовал клятв – никому, никогда, ни под каким соусом. И чтобы даже под пытками – ни одним звуком. И лишь потом перешел к истории. Она, на самом деле, потрясала. Пересказать ее в двух словах было невероятно сложно – слишком много фактов, персонажей, эпизодов, а еще больше – вопросов без ответа.
Рассказ о массовом воровстве золота с режимного завода, где после смены каждому рабочему на полном серьезе исследуют задний проход и в голом виде прогоняют через чувствительный металл од етектор, казался бредовым вымыслом. Но Фридман не страдал психическими заболеваниями, не был критически пьян, да и вообще не отличался любовью к художественному вымыслу.
– Так не бывает.
– Я и не ждал, что ты поверишь. Но это факт, понимаешь. Это так и есть. Что самое тревожное, да, вот что меня волнует, – прокурорский шумно отхлебнул кофе, – так это вот что. Вся история, по ходу, секрет Полишинеля.
– ?
– Мужика-то повесили в камере, понимаешь? Повесили в ту ночь, когда я с ним на поле съездил. А ведь никто – ну ни одна живая душа об этом не знала.
– Выходит, что знала. И непростая какая-то душа.
– Вот это и страшно.
– А где дело?
– Ха. Я его спрятал. Никто не найдет. А если и найдет – в нем ничего нету, в этом деле. Там пять страниц всего. Я же в своем уме, не стал описывать свои ночные похождения с этим Сявкиным дурацким, мир его праху.
– Ну а ты на все сто уверен, что его повесили? Он ведь мог и сам, со страху…
Глаза Фридмана, немного мутные от водки, неожиданно стали жесткими и абсолютно трезвыми.
– Ты еще под стол ходил, когда я первого жулика колол и под вышку отправлял. Я просто знаю, я просто вижу, что человек может, а что – нет. Этот – никогда в жизни не смог бы на себя руки наложить.
– Интуиция к делу не пришивается.
– Да ну тебя совсем. – Фридман обиделся. – И вообще, я почти уверен, что это все камуфляж. Там что- то большее творится. И я обязательно, слышишь, обязательно узнаю, что именно.
Минут пять—семь сидели в полной тишине.
– Я тебя провожу. – Следователь встал из-за стола, аккуратно засунув под тарелку несколько купюр. – Не хочу больше тут говорить.
Мужчины вышли на улицу и медленно пошли по засыпающему городу. Со стороны могло показаться, что отец с сыном вышли на вечернюю прогулку. Степенно, спокойно, разговаривая полушепотом, они шли по главной улице. Фридман говорил и говорил, казалось, что он уже давно ждал этого момента. Ему просто необходимо было исповедаться, найти этот треклятый дуб со всепоглощающим дуплом, которому можно доверить все самые страшные секреты, выкрикнуть в отверстие и забыть навсегда. Он очень хотел забыть. Мечтал. С тех пор, как в камере на резинке от трусов (Господи, ну какая нелепость!) нашли посиневшего Сявкина с огромным, вывалившимся изо рта языком, Фридман не знал покоя. Ему нужно было выговориться.
Они прощались коротко. Проводница на подножке вагона нервничала и с осуждением поглядывала на нетрезвого молодого человека с дорогим чемоданом в руке. Тепловоз истерично кричал. С крыши вокзала ему отвечали огромные мутировавшие птицы.
Он действительно был порядком пьян, история Фридмана оглушала, хотелось спать.
Пыльный состав уходил куда-то в ночь, неровно дергая красными фонарями на последнем вагоне. Следователю не хотелось домой. Он долго смотрел вслед уходящему поезду, с тоской констатируя, что выговорился, а легче не стало. Груз остался. Со всем этим надо как-то жить. Надо что-то делать. Он ссутулился, повернулся к вокзалу спиной и устало побрел в сторону дома. На дорогу ушло сорок минут. Этого времени оказалось достаточно. Завтра он достанет тонкую папку и возобновит расследование. Своей волей. Тайно. Когда придет время, он поставит в известность и шефа, и Москву. Сейчас рано.
#22
Слово ваше да будет всегда с благодатию, приправлено солью.
Кол. 4:6
#23
Директору ФСБ России
Совершенно секретно
Экземпляр единственный
