Фридман огляделся.
За рекой на холме – заводские корпуса. Бред какой-то. Там вышки, прожектора, несколько уровней охраны. Автоматчики ходят, в конце-то концов. Как он мог поверить этому идиоту?
Впрочем, приехал уже, надо удостовериться в собственной глупости.
Кряхтя, стараясь не испачкать и не порвать одежду, следователь полез на второй этаж. В крыше – большая дыра, видно звезды. Попасть наверх – проще простого. Прямо под проемом – ящики. Видимо, Сявкин построил лестницу. Крыша. Еще теплая после жаркого дня.
Фридман подстелил плащ-палатку и поудобнее устроился на ней.
Где-то внизу кашлял, курил и отплевывался Сявкин.
Следователь достал из-за пазухи бинокль с прибором ночного видения – специально одолжился у командира СОБРа. Навел на резкость. Ничего.
Решительно ничего. Заводские корпуса, колючка. Вот автоматчик на вышке. Вот прожектор поворачивается, освещая периметр. Вот…
Стоп.
Что это?
Бред.
По полю в высокой траве, в какой-то сотне метров от заводского забора, медленно передвигаются какие-то тени. Это люди. Ошибки быть не может.
Это не сон, он действительно видит
людей
ночью
у забора золотого завода
с небольшими фонариками
с какими-то предметами (металлоискателями?)
они ничего и никого не боятся. Что они там делают, на этом поле чудес? Все просто. Они собирают урожай золота.
С крыши Фридман практически скатился. Схватив Сявкина за грудки, он начал трясти незадачливого старателя:
– Как такое может быть, отвечай! Почему об этом никто не знает? Как такое может быть, черт тебя дери!
Сявкин что-то мычал в ответ, округлял глупые глаза и разводил ручонками. Ну в самом деле – он-то тут при чем? Приступ ужаса и ярости прошел. Следователь отпустил мужичонку, ему даже стало стыдно: набросился на убогого.
Стараясь не смотреть в лицо задержанному, он бросил через плечо:
– Давай в машину. Все, представление закончено.
Домой пора.
Этой ночью следователь почти не спал. Рядом уютно храпела жена, а он метался по кровати. Стоило закрыть глаза – и перед мысленным взором возникала картина: десяток теней на ночном поле с металлоискателями и фонарями. Под носом у охраны. Даже слепой их увидит, даже глухой услышит. «Такого просто не может быть» – эта фраза пульсировала в голове до рассвета. Лишь в пять часов утра измученный Фридман наконец заснул.
В одиннадцать, когда он пришел на работу, ему сообщили, что арестованный Сявкин, чье дело находится у него в производстве, повесился этой ночью в своей камере на резинке от трусов. Поскольку ничего путного на допросах Сявкин не сказал, сообщников не выдал, происхождение изъятого золота не обозначил – дело нужно закрывать. В связи со смертью его единственного фигуранта.
Выслушав все это на утренней планерке у прокурора области, Фридман не спеша вернулся в свой кабинет, по дороге умудрился пококетничать с секретаршей, полил цветы, аккуратно разложил на столе бумаги. Подошел к двери своего кабинета и запер ее изнутри.
Достал из сейфа бутылку водки и стакан. Долго разглядывал оба предмета, потом решительно, одним движением, скрутил пробку и налил. Выпил стакан, не отрываясь, частыми маленькими глотками. Шумно выдохнул. Уткнулся носом в рукав мундира. Запрокинул голову.
У следователя началась истерика.
Остановить ее не смог бы сейчас и сам генеральный прокурор.
А ведь до пенсии совсем немного.
Совсем немного.
Бл… ский Сявкин.
#18
Турецкая Республика, курорт Алания
2 сентября 2005 года
Из окна было видно гору, а на горе стояла старинная крепость. Под горой – тонкая линия моря. Все остальное съедал причудливый рельеф местности. Пожилой мужчина встречал рассветы на балконе, сидел здесь с газетой до обеда, потом – отправлялся в город. Его путь лежал на рыбный рынок, в маленький ресторанчик, где повара, задорно перемигиваясь и перекрикиваясь на своем гортанном языке, уже давно не обращали на него никакого внимания. Они привыкли к нему – как к предмету мебели. Этот странный русский приходил и ел рыбу каждый день – уже лет пять, а может, целую вечность.
– Салям алейкум, Паша.
– Салям! – Паша обнажил в улыбке почерневшие зубы. – Как абична? И два пива?
– Спасибо, мой друг, спасибо, как обычно.
Пожилой русский молча ел рыбу, запивал пивом, вытирал салфеткой пену с усов. Потом аккуратно отсчитывал деньги, оставлял на чай две лиры и уходил. Закат он встречал на другом балконе. Он специально выбирал этот дом так, чтобы следить за движением солнца целый день. В этом процессе он видел невероятно глубокий смысл, а другого – не видел в жизни вовсе и уже давно.
Иногда он мог выйти в город вне плана, побродить по улочкам, позвонить куда-то. Как правило, он оставался доволен услышанным, что и неудивительно: собеседники панически боялись расстраивать пожилого русского. Здесь, в курортной Алании, где его уже давно знали все местные жители, никто даже не догадывался о роде занятий и прошлом. Дома, в далекой России, о нем знали больше.
Человек, имеющий доступ к базам данных российского Министерства внутренних дел, мог бы узнать, что мужчина известен под кличкой Носорог, имеет три судимости – две за умышленное убийство и одну за бандитизм, считается основателем одной из крупнейших преступных группировок начала девяностых и, помимо всего прочего, убит и похоронен в родной Рязани в две тысячи первом году. В архивах можно было бы найти оперативные донесения, фототаблицу и даже видеокассету формата VHS. На осыпающейся пленке криворукий милицейский оператор, злоупотребляющий наездами, отъездами и панорамами, запечатлел похороны Носорога, в миру – Константина Крюкова.
Плачущая вдова, серьезный сын – юноша лет семнадцати с еле заметным пушком над верхней губой, растерянный и напуганный младший брат (тоже – тот еще бандит), горы цветов. В числе прочих – венок от губернатора области, прислоненный к строгой гранитной стеле.
Носорог решил умереть задолго до настоящей смерти, когда стало понятно, что его все равно убьют. Нет, не посадят, конечно, но убьют обязательно. Причем желающих было так много, что угадать имя потенциального заказчика Костя не мог при всем желании.
Он продумал все до мелочей. Нашел бродягу, подходящего по комплекции, вывез в деревню, долго держал под замком. Бродяга был только рад – каждый день еда и выпивка, делать ничего не надо. Носорог заставил его побриться и постричься, купил приличную одежду, обувь. Начал появляться на людях в часах, которых не носил вообще никогда, купил себе здоровенный золотой нательный крест на толстой цепочке, притом что особой религиозностью раньше не отличался.
Крюков практически никогда не употреблял алкоголь – вкус не нравился, а последствия – и подавно. Оказалось, что это большая проблема. Для успешной реализации плана пришлось начать пить – опять-таки публично и демонстративно. Носорогу снились кошмары – он просыпался в холодном поту, пытался отогнать морок. Липкий, злой и напуганный, он шел на кухню, отчаянно громыхая посудой и хлопая дверцами шкафов. К тому моменту, когда разбуженная жена приходила посмотреть, что происходит, он
