невропата превратиться!
Семейство стояло около парапета напротив великолепного Шато и оцепенело таращилось на его серые, изъеденные временем, округленные стены. Чуть левее, за большой башней, медленно клонилось к закату солнце, и весь нижний дворик замка был уже погружен в густую тень, зато флюгера золотились и сияли так, что на них смотреть было больно. Порою набегал ветерок, и тогда радостно начинали шуметь листвой огромные платаны в нижнем дворике. Деревья были такие высокие, что их ветви почти достигали парапета, на который облокотились эти трое.
Павел какое-то время смотрел на их незащищенные спины из-за стеклянной двери маленького магазинчика, где продавались сувениры и всякая антикварная рухлядь. Прямо у двери стояли доспехи средневекового рыцаря – современная подделка, конечно, но очень качественная, их разрешалось трогать и даже примерять, так что, возясь с этим лязгающим сооружением, вполне можно было сделать три стремительных выстрела по трем спинам, и никто бы даже не заметил, откуда, как принято выражаться, «прилетело». А потом он свернул бы за угол и затерялся в лабиринте улочек. Все просто!
Павел вздохнул, снял со своей головы и поставил на место, на плечи рыцаря, его черный шлем с этакой форточкой для проветривания лица (то, что называется «забралом»). Шагнул вперед.
– Добрый вечер, – проговорил он, останавливаясь рядом с мужчиной и непроизвольно опуская руку в карман пиджака, где лежал пистолет. На обочине сознания мелькнула мысль о том, что и сейчас было бы очень удобно выстрелить ему в бок, потом в голову и сразу – в женщину и мальчика. Но в таком случае труднее было бы уйти незамеченным: какие-то люди выходят из лавчонки, где продают глиняные игрушки и краски для их раскрашивания, еще кто-то усаживается за выставленные на улицу столики бистро, вереница туристов бредет вдоль парапета, то и дело приостанавливаясь и щелкая фотоаппаратами, – его непременно засекли бы.
Павел вынул руку из кармана и заставил себя улыбнуться в ответ на вопросительный взгляд обернувшегося мужчины:
– Добрый вечер. Вы русский? Надо же. А мы с дочерью буквально только что говорили, до чего странно, что еще не видели в Нанте ни одного русского. В Париже ступить негде от соотечественников, а здесь – благодать!
Хорошенькая, пухленькая, беленькая, как ванильный зефир, женщина улыбалась с обычной безмятежностью. Мальчик стиснул руку матери и исподлобья уставился на Павла.
Узнал, конечно. Но молчит.
– Вас зовут Николай Александрович Резвун? Могу я с вами перемолвиться парой слов? – сказал Павел, с каким-то мстительным удовольствием увидев, как взлетели вверх брови этого человека.
– Вы меня знаете? Тоже на фестиваль приехали? Видимо, только сегодня, я что-то раньше вас не видел… А из какого издательства? Странно, я думал, что из российских издательств приглашен только «Бук».
Он говорил с легкой улыбкой, вынимая из кармана маленькую трубку и собираясь безмятежно закурить, но глаза его вцепились в глаза Павла, и тот ощутил: мужчина молотит языком только для того, чтобы успокоить дочь и внука, а на самом деле он просек, что у Павла какое-то весьма серьезное дело. Почуял опасность…
Ну наконец-то! Не прошло и полгода!
– Кирюша, погуляй с мамой вон там, по площади, а мы переговорим с господином… – Он вежливо приподнял брови, ожидая, что Павел назовет себя, но тот лишь бегло улыбнулся в ответ, а представиться и предложить тост «За знакомство!» решил отложить на потом.
Мальчик смерил его взглядом исподлобья и потянул за руку свою маманю, которая с кукольной беззаботностью водила по сторонам голубыми глазками.
«Вот клуша! – отчего-то озлился Павел. – Цыплячьи мозги! И это дочь такого человека! Правду говорят, что природа отдыхает на детях великих людей».
Мальчик и его мама со знаменитой крокодиловой сумочкой пошли горбатой улочкой вперед, к площади Дюкессы Анны, а Павел знаком попросил Резвуна повернуть к воротам в верхний двор замка. Ворота были уже заперты, туристы разбрелись, царила приятная тень, можно было спокойно посидеть на парапете, не рискуя быть подслушанным… хотя кого в прелестном, спокойном Нанте могли бы заинтересовать разговоры двух приезжих из варварской России? Наверняка говорят об убийстве!
Совершенно верно.
– Значит, так, Николай Александрович, – сказал Павел, глядя прямо в испытующие глаза собеседника, – чтобы избавить нас от излишних недомолвок и взаимного недоверия, скажу откровенно: я – тот человек, которого ваш старинный друг и компаньон Сироткин последним видел непосредственно перед своей смертью.
Никита Дымов
24 октября 2001 года. Нижний Новгород
– Слушайте, у вас такой вид, будто вас чуть не убили, – сказала она, задумчиво и обстоятельно разглядывая Никиту.
Вот именно – чуть. Вернее, чуть-чуть. Самую чу-точ-ку.
Он рассеянно провел рукавом по лбу, обтирая что-то липкое. Думал – кровь, но то были пот и паутина, которой он немало нацеплял на себя, скитаясь по лесу этим погожим днем запоздалого бабьего лета – таким чудесным, таким ясным днем… самым страшным в его жизни, чуть было не ставшим для него последним.
– Ох, да у вас, кажется… – выдохнула она и умолкла, уставившись большущими серыми глазами на его рукав. Да, без крови не обошлось-таки, но это ничего, это не страшно, просто Никита где-то наткнулся на ветку, скорее всего, там же, при дороге, когда прянул в кусты, как трусливый заяц.
Ничего себе заяц! А что ему оставалось делать – одному против тех двоих, столь весомо, грубо, зримо ворвавшихся в его жизнь и чуть было не оборвавших ее своими монтировками и пистолетом?
Он вынул из кармана платок и тщательно вытер рукав куртки, чтоб ни следа не осталось. Скомкал платок, выбросил в окно. Украдкой сглотнул, полуотвернувшись. Тошнота подкатывала к горлу. Может, эта женщина не заметит, до чего ему худо? Никита ведь совершенно не выносит вида крови, бабская слабость накатывает, в глазах темно, ноги подкашиваются. Сейчас он, правда, сидит, да и крови всего чуть, а все равно – самочувствие на грани обморока. Не дай бог увидеть настоящее ранение или, к примеру, убийство – сам умрет, наверное!
Ни с того ни с сего вдруг вспомнилось, как на монтаже какого-то спектакля на одного из рабочих упала стойка и острым краем рассекла ему плечо, будто бритвой. Кровища как хлестанула! К нему со всех концов сцены бросились люди, а Никита, который стоял совсем рядом, вдруг бросился прочь. Вообще вон из зала! Опомнился только в своей мастерской, и то потому, что девочки-портнихи его начали тормошить. Он был практически без сознания, совершенно не соображал, что делал.
Потом тот работяга на него обиделся, да и остальные начали поглядывать как на труса, а что, интересно, мог Никита поделать? Это у него свойство организма такое. Бывают нормальные, храбрые люди, которые, к примеру, боятся замкнутого пространства, у них в лифте делается натуральная истерика. А у Никиты – кровефобия, или как это там называется? А вот интересно, если бы Костя по нему не промахнулся, он бы чего больше испугался: боли или вида собственной крови?
Что за чушь в голову лезет, однако!
– Поехали, ладно? – попросил он угрюмо.
– Что, так и бросите машину? – поинтересовалась незнакомка, как-то слишком медленно поворачивая ключик в стояке.
– Какую? – чуть не с ужасом спросил он, озираясь, готовый снова увидеть серый «Форд».
– Да «Волгу» же! – воскликнула она, махнув в сторону голубого пятна на краю дороги. – Разве это не ваша «Волга»?
– Н-нет, – сдавленно выговорил Никита. – Нет, не моя.
– А чья же?
– Представления не имею, – произнес он как мог холодно. – Да и вам какое дело? Ну стоит себе «Волга» и стоит. Может, водитель по грибы пошел.
– Оставив дверцы нараспашку? – спросила она, вглядываясь вперед. – Сомнительно.
