надтреснутый, но все еще глубокий голос бывшего солиста оперного театра, ныне пьянчужки и шута горохового, с пятого на десятое перевирающего слова старинных арий и едва наскребающего рубликов в свою старую шапку:
И так снова и снова, словно шарманку крутил.
В эту минуту Бронников резко обернулся:
– Не скажу – не смогу сказать, да и не нужно это, – чего я бы только не отдал, чтобы этого поганого мальчишку посадить за решетку. Ему и расстрельной статьи мало за то, что он сделал с Риммой.
– Ну не начинайте сначала! – чуть ли не взмолился Бергер. – Сами ведь только что сказали: в ее смерти предположительно виновен тот, кто прислал вам фотографии. И вот опять за рыбу гроши…
– В ее смерти виновен Никита Дымов, понимаете? Все снова и снова вертится вокруг него. Тот, кто фотки делал, ведь их не Никите послал. Он послал их мне, он провоцировал меня! Он знал, на что я способен. И отчасти был прав… Еще полгода назад, возможно, я и мог бы убить Римму за такое… В апреле, мае – мог бы. А сейчас – нет. Она мне нужна была живая. Она мне была жизненно необходима, вам этого не понять! И вот разбито все. А разбил – он!
– Секунду, – перебил Бергер, следуя в кильватере как самого хозяина, так и его логики. – Вы говорите, тот, кто послал Римме фотографии, хотел спровоцировать вас на ее убийство, – так?
– Да! – резко глянул на него через плечо Бронников. – Да!
– А вы переправили их Никите Дымову. И теперь обвиняете в убийстве Риммы его. Получается, если он виноват, вы же и толкнули его на это! Вы его спровоцировали! Значит, фактически вы тоже в этом виновны!
Бронников замер. Похоже, такая простая мысль не приходила ему в голову.
– А почему вы думаете, что Никита застрелил ее из-за фотографий? – спросил он через несколько мгновений устало, как бы безразлично. – Мало ли какие могли быть причины? В конце концов, ваше дело их искать, но вы прикиньте: после меня Дымов – кандидат самый подходящий. Не так ли?
Бергер промолчал. Ответ мог быть только один – утвердительный. Хорошо еще, что Бронников не знает о появлении Дымова в Соложенке, когда Римма там лежала уже мертвая. То есть это Дымов так говорит, будто она мертвая была. А на самом деле…
– Мама дорогая… – вдруг пробормотал Бронников. – Как выражается одна моя знакомая бабулька, здесь будто Мамаев курган прошел! Сущий разбой!
Он стоял на пороге кабинета, являвшего картину просто-таки библейского погрома.
«Кстати о разбое, – подумал Бергер. – Если кто-то хотел что-нибудь у Бронникова украсть, лучших времени и возможности просто не нашлось бы. Тут черт ногу сломит, сам хозяин не разберет, где что раньше лежало! И мой приезд, таким образом, – совершенно бесполезен. Хотя… еще не факт!» – И он снова задумался над тем, что только что мелькнуло в голове и уже оформлялось в некую версию – довольно тривиальную, правда, но вполне имеющую право на существование.
– Ох, а это зачем? – почти простонал Бронников, вынимая из-под ящика от письменного стола, теперь перевернутого, длинную, изящную картонную коробку темно-синего цвета, с одной стороны затянутую целлофаном, так что видны были аккуратные гнездышки, в которых торчали самые разнообразные авторучки. Коробка была смята, целлофан порван. – Ну зачем же так варварски с хорошими вещами?! – У него даже дыхание перехватило, он осторожно открыл коробку и начал одну за другой вынимать ручки, шепотом пересчитывая и приговаривая что-то, неслышное Бергеру.
Бергер вспомнил, что об этом множестве авторучек было упомянуто в протоколе обыска. И Бронников произносил слово «коллекция» как бы даже с придыханием. Очевидно, это она и есть.
– Мои авторучки, – сказал Бронников, повернувшись к нему. – Я их столько лет собирал, из всех стран привозил, где только ни бывал. Сначала покупал только те, что подороже и поэффектней, к примеру, вот этот «Вотерман Серенитэ» привез из Франции (815 баксов стоит, прикиньте! Перышко из 18-каратного золота с родиевой отделкой), а эти «Паркеры» коллекций «Эллипс», «Соннет Ориджинал» и «Риальто» – из Великобритании. Вот «Шиффер» – из Германии, а это еще два «Вотермана» – «Льезон» и «Карэн»… Потом увлекся историей авторучек – вечных перьев, как их тогда называли, начал искать антикварные экспонаты. Между прочим, об истории только «Паркера» можно целую книгу написать. Мы говорим – «Паркер» да «Паркер», а у них торговых марок – не сосчитать. И каждая выпускает настоящие сокровища. Вот в этом «Соннет Премьер» перышко тоже из чистого золота – тоже 18 карат. Головокружение, а не ручка! У меня еще к ней под пару роллер был, но я его подарил – роллеры меня не вдохновляют, какие-то они бездушные. Шариковые ручки вообще не переношу. То ли дело – перья! А вот это – знаете, что это такое? Думаете, простой вульгарный «Паркер Дуфолд», коллекция 1996 года? Ха-ха! Зря вы так думаете! Сейчас вы просто ахнете!
– А вот такой вопрос, Григорий Александрович, – перебил его Бергер, который авторучки считал пережитком цивилизации, писал «шариком», а вообще-то предпочитал всему этому компьютер. – Ваша бывшая жена знала о существовании Риммы Тихоновой?
Бронников посмотрел на него снизу, потом выпрямился, сжимая одну из ручек.
– К чему это? – спросил настороженно. – При чем тут Марина?
– Всякое в жизни бывает, – пожал плечами Бергер.
– Да ну, бросьте, это чушь, – отмахнулся Бронников. – Марина про Римму знала, не стану скрывать. Понимаете, она, конечно, очень милая была женщина, но у нас в постели вообще никогда ничего толкового не получалось, разве что совсем по младости лет. Она была классная хозяйка, эффектная светская дама, преуспевающая бизнесвумен (у нее ведь свой магазин был, вы, наверное, знаете?), отличный товарищ, великолепный юрист, но, увы, как женщина ничего из себя не представляла. У меня всегда были какие-то бабы, девки, то да се, но, когда в моей жизни появилась Римма, я более или менее хранил верность ей. Честно – старался не изменять, мне ее вполне хватало. Я ведь ее… – Он осекся.
– Да, вы говорили, что любили ее, – негромко подхватил Бергер. – Но тогда объясните, почему раньше не развелись с Мариной и не женились на Римме? Почему это произошло лишь спустя пять лет после вашего знакомства?
– Да просто мне было удобнее с Мариной, как вы не понимаете? Я был фактически свободен, мог делать, что хотел. А Римма… с ней такой привольной жизни не получилось бы, ее любовь была очень требовательна. Я, честно, опасался, как бы любовная лодка не разбилась о быт. Был уверен – пока мы как бы на расстоянии, мы ближе, чем если будем жить в одной квартире. Да я массу видел таких случаев, когда мужики разводились, женились на своих любовницах, а потом рвали на себе волосы. Да разве только мужики разочаровываются? Женщины тоже обнаруживали, что получили нечто иное, чем казалось. Но Римма долго моим доводам не внимала. Сначала даже скандалы мне устраивала, требуя развестись и жениться на ней. Ну не скандалы, конечно, а так… обижалась, плакала, мучилась и меня мучила. Потом притихла, как-то смирилась. Ну а последнее время вообще вела себя так, будто я ей больше не нужен.
– Не это ли подтолкнуло вас к разводу и желанию как бы закрепить Римму за собой? Вы боялись ее потерять?
– Скажем так – это была одна из причин.
– А другие?
– Да много чего накопилось, – уклончиво ответил Бронников.
– Например?
– Ну я не знаю! Так просто и не объяснишь. Вот, например, еще одна причина. Когда один мой компаньон погиб, а другой исчез без следа, я вдруг подумал, что, если со мной что-то случится, Римма ведь будет единственным человеком, который меня оплачет. Вообще она – единственный человек, который меня любит. Эта мысль меня как-то проняла. И захотелось стать с ней еще ближе. Звучит сентиментально, но так оно и есть.
– А о детях вы подумывали?
– О чьих детях? – Бронников глядел недоумевающе.
«Значит, она ему ничего не сообщила. Почему? Не знала сама? Или сообщать об этом следовало не Бронникову? А кому тогда? Никите? Или… тому человеку на фотографиях?»
