продавцов значков, поняв, что Бергер к их товару интереса не проявляет, к нему мгновенно охладели и переключились на более перспективных людей. Вообще слово «авторучки» вызывало у них почему-то нездоровое хихиканье.
– Чернилами писать? – ужаснулся один из продавцов, дядька в огромном малахае, из-за чего личико его, сморщенное от времени, словно печеное яблочко, казалось по-детски маленьким. – А зачем мне? Я еще в школе, помню, с этими ручками маялся, они мне вечно в портфель проливались.
– Чернилами писать? – хмыкнул другой, помоложе. – А зачем? Компьютер есть!
Бергер разделял эту точку зрения, крыть было нечем.
– Знаете что? – сказал наконец мужик в малахае. – Вы на Покровку сходите. В садик Яши-шапочника. Там коллекционеры всех мастей тусуются – нумизматы, филателисты, филокартисты, еще хрен знает кто. Может, найдете и тех, кто авторучки собирает.
Бергеру потребовалось изрядное мыслительное усилие, чтобы понять: садик Яши-шапочника – это садик Якова Свердлова на Покровке, как раз на пересечении с трамвайной линией. Посреди маленького, уютного, заросшего бузиной скверика торчал из постамента не то чугунный, не то бронзовый, не то вовсе каменный торс некоего жуткого существа, в котором только после прочтения памятной таблички можно было узнать несгибаемого революционера, уроженца этого города. Помнится, было время, когда ряженые казаки пытались низвергнуть статую большевика, да и вообще нормальные люди считали, что место этому жуткому типу на свалке истории, однако за Яшу-шапочника пылко вступились как коммунисты, так и демократы: первые – по причине идеологического родства, вторые – какого-то другого. Был момент, некие лихачи пытались у Яши голову отрезать с помощью газового резака, но резак против Яши не выдюжил. Дальше шума и свиста дело не пошло. Так и не тронули монстра, летом засиженного птицами, а сейчас, в декабре, заваленного снегом. На его голове лежал сугроб, и впрямь напоминающий шапчонку.
Как вскоре убедился Бергер, по выходным около Яши действительно собиралась масса народу, и, увидев такое количество коллекционеров, он несколько воспрянул духом. Впрочем, преждевременно, как выяснилось вскоре, потому что авторучками никто не интересовался. Вообще никто!
Бергер обнаружил даже коллекционера плюшевых мишек, который тоже искал собрата по хобби. И, что характерно, нашел! Бергер же по-прежнему оставался в гордом одиночестве, постепенно перешедшем в полный вакуум. Этот вакуум создали вокруг него осторожные вопросы на тему, знает ли кто-нибудь умельцев, которые занимались бы виртуозной подделкой тех или иных дорогих вещичек. От подобных вопросов народ резко скучнел и спешил отвалить подальше от Бергера. Подзадержались только двое: один филокартист и один нумизмат, да и то лишь потому, что при каждом имело место быть слишком большое количество экспонатов, с которыми вот так сразу ноги не унесешь.
– Подделка? Да вы что, это же подсудное дело, – с праведным негодованием сказал филокартист, словно бы насквозь, через куртку и пиджак, видя служебное удостоверение Бергера, лежащее во внутреннем кармане. – Кому охота связываться?
– Подсудное! – воскликнул и молодой, очень веселый нумизмат. – Я недавно был на выставке художественного творчества зэков – там такие подделки! Закачаешься! Вот где умельцы сидят. Ну им делать все равно нечего, вот и оттачивают мастерство. Небось они все что угодно подделать могут, за то и мотают срок. А нам зачем? Мы с законом дружим, да и неинтересно с туфтой иметь дела.
– Понимаете, – сказал филокартист, – подделка – это ведь тоже своего рода искусство. Ведь смысл качественной подделки – настолько запудрить клиенту мозги, чтобы он нипочем не отличил мастырку от оригинала. Знаете, наверное, что иные копии картин можно разоблачить только при помощи специального анализа, там что-то с радиацией связано, волокна краски или холста исследуют и все такое, я не специалист. Но тут речь о больших деньгах идет. А что такое авторучка? Самое большее, на что способен будет наш гипотетический поддельщик, это золотое перышко вынуть, а вместо него анодированное вставить. Но ты еще попробуй сделать это так, чтобы никто не заметил! Тут нужно быть настоящим ювелиром! А зачем, главное? По-моему, овчинка выделки не стоит!
Бергер вспомнил «Вотерман Серенитэ» за 850 долларов и подумал, что овчинки бывают разные. Но общая мысль была понятна: поиски его в садике Яши-шапочника ни к чему путевому не приведут.
– Вы не знаете, где тут магазин «Русская старина»?
– Кстати! – вдруг воскликнул филокартист. – А ведь это идея! Спросите у Филиппа. Если кто-то что-то по вашему вопросу знает, это только Филипп Алимович.
– Точно, – согласился нумизмат. – А если не знает Филипп Алимович, то не знает никто.
– А кто такой Филипп Алимович? – с проблеском оживления осведомился Бергер.
– Это и есть «Русская старина». В смысле, его хозяин. Вот туда идите, через трамвайные пути, Дом культуры обогните – и сразу направо. Между колоннами.
Дом культуры, бывшее дворянское собрание, носил имя того же Яши-шапочника и был ярко отмечен в истории города. Не далее как год назад какие-то чокнутые захватили там в заложники детей, пришедших на занятия бальными танцами. Детали Бергер знал плохо, но рассказывали, что дело не кончилось большой кровью только благодаря учителю этих самых танцев, какому-то совсем молодому мальчишке. Кроме этого события, Дом культуры был примечателен тяжбой, которую вели с его дирекцией страшные и ужасные бизнесмены, желающие непременно устроить в этом последнем оплоте культуры очередной ночной клуб и дороженный ресторан. Напротив дома, тоже в очень красивом, старинном здании, находился областной суд, и Бергер, которому в этом суде бывать приходилось не раз, удивился, что никогда не замечал вывеску «Русской старины».
Он поднялся на крылечко, около которого топтались два мужичка с лицами профессиональных коллекционеров твердой валюты, и вошел в небольшой зальчик, напоминающий музей, столько на его витринах было выставлено всякой красоты. Цены действовали на манер музейных надписей «Руками не трогать».
Бергер оглядел витрины, потом развешанные на стенах картины, потом – совершенно необъятную продавщицу, порхавшую, впрочем, по тесному пространству с легкостью сильфиды, и наконец обратил внимание на невысокого, чрезвычайно благообразного человека, с сильной проседью в гладких черных волосах. Человек мягким, тихим голосом беседовал с какой-то покупательницей, убеждая ее, что фарфоровая статуэтка начала века, пусть даже и с трещинкой, должна, просто обязана стоить дороже новодела, и никакого обмана в этом нет.
Бергер подождал, пока черноволосый освободится, и спросил так же тихо и задушевно:
– Извините, это вы – Филипп Алимович?
– Да, я, – приветливо ответил хозяин.
– Меня к вам послали Саша и Алик, – назвал Бергер своих информаторов, филокартиста и нумизмата, и лицо Филиппа Алимовича сделалось еще более радушным. Видимо, филокартист Саша и нумизмат Алик и впрямь числились в его задушевных приятелях.
– Видите ли, Филипп Алимович, я коллекционирую авторучки…
Хозяин магазина окинул быстрым взглядом куртку Бергера… и тот словно бы услышал тихую насмешку. Вернее, увидел ее промельк в черных глазах Филиппа Алимовича. Мол, человек, который так одевается, – может ли он позволить себе столь дорогостоящее увлечение?
«А может, я как раз и разорился на этих авторучках!» – мысленно – и очень дерзко – ответил Бергер на мысленную усмешку Филиппа Алимовича и, что самое забавное, почувствовал, что этот человек его понял.
– Неужели авторучки? – вскинул тот ровные, очень черные брови. – Впервые вижу человека, который этим занимается. А впрочем, нет, второй раз…
При этих словах по его лицу прошла какая-то тень, но тотчас оно обрело прежнее выражение приветливого внимания.
– Вы имеете в виду Григория Александровича Бронникова? – брякнул Бергер, но Филипп Алимович смотрел равнодушно:
– Извините, не имею чести.
– А кого?
– Ищете собрата по хобби? – понимающе спросил Филипп Алимович. – К сожалению, я не припомню имени той особы, которая обращалась ко мне по поводу авторучек.
– Это что, была женщина? – удивился Бергер.
