– Зачем прожгли брюки?
– Ах, это... Помните, вы мне гадали. Шестеро детей...
– Конечно, помню.
– Поздравьте. У меня уже есть трое. Одна родная и двоих придется оформить под опекунство. И я при этом, как последний дурак, сам себе веревку на шее затянул – не попросил помощи. Сам, сказал, разберусь с этой птицей. Этикет, политес. А вы говорите – брюки...
В комнату заглянула Василиса.
– Ты поговорил о делах? – спросила она Платона.
– Поговорил, – опешил он.
– Можно я тогда уже поеду? Устала с этими толстяками.
– Ты ела что-нибудь? Как ты поедешь? Подожди, тебя отвезут, – засуетился Платон.
– Спасибо, я ела перепелок в тесте, – ответила девчонка с невозмутимым взглядом. – А поеду я так же, как и приехала.
Перед столпившимися зрителями Василиса залезла в короб и медленно закрыла за собой крышку, посылая всем свободной рукой воздушные поцелуи. Вошел тот же лысый бородач, забрал короб и ушел, криво улыбаясь.
За стол обжоры возвращались молча.
– Ну, Платон Матвеич, удивил ты нас такой красотой, – поблагодарил за всех Запад Иванович.
– Слава богу, уехала, – шепнула Платону Серафима. – А то – никакой жрачки! Как ты с нею дома справляешься? В клетке держишь? Темперамент ведь – бешеный. Мужики небось по стене когтями карабкаются в окно. Вдова! – фыркнула Серафима.
– А дома она толстая – девяносто килограммов, с одышкой, волосики реденькие становятся, глаза отекают, – пробормотал Платон, разглядывая на тарелке гору мяса, обложенную дымящимися печеными бананами.
– Господа обжоры и дамы обжорки! – встал желающий сказать тост. – Все помнят, что следует запивать красным, а что – белым? Тогда предлагаю отведать парную оленину, сваренную в кисло-молочной сыворотке, и выразить потом повару свою оценку топаньем ног! Минуточку, я еще не закончил. Пусть умеющий жрать много и вкусно делает это всегда в присутствии таких же умельцев. А соблюдающий диету и берегущий фигуру – в одиночестве. Тогда все будут счастливы. Ну? Кто затопает первый под пустой тарелкой?
Следующий обжора представил поросенка, зажаренного на гриле и поданного с мочеными яблоками. Потом Мама-Муму заметила, что не все едят руками, как полагается, и чавканья не слышно. Она предложила восполнить эти недостающие звуки под тушеную крольчатину с черносливом и авокадо.
– Я люблю крольчатину, – вздохнула Серафима, споласкивая руки в серебряной чаше. – Пожалуй, пойду блевану поросенка, а то места нет. Ты как?
Опорожнение желудка вызыванием рвоты при жрачках не приветствовалось, но женщинам некоторые слабости прощались.
Платон прислушался к себе и удивленно заявил:
– А я, наконец, проголодался.
Поздно ночью, когда он, еле передвигаясь, вошел в квартиру, Илиса ждала его, задремав в кухне за столом перед книгой.
– Пожалуйста, помоги, – попросил Платон. – Тебе придется меня раздеть. Начни с ботинок.
– Да это хуже, чем запой! – возмутилась она, когда Платон, умоляя не толкать его, чтобы лишний раз не взбалтывать содержимое желудка, добрался до кровати и ждал, пока она уложит достаточное количество подушек под спину.
– Должен быть определенный угол наклона! – капризничал Платон. – Еще одну. Все. Достаточно. Можешь идти.
– Как это – идти? Рассказывай! – забралась она на кровать в ноги к Платону.
– Начали с отварной оленины, потом – поросенок на гриле, потом – крольчатина...
– Ты что, издеваешься?
– Извини, ладно. Сейчас перечислю закуски...
– Все так плохо, да? – участливо поинтересовалась Илиса. – Не хочешь говорить? С тобой никто не связался?
– Все в порядке. Моей спокойной жизни пришел конец. Меня застрелят или взорвут в машине. Но не сейчас. Года через три.
– Почему через три?
– Потому что именно тогда начнут искать действующих лиц и исполнителей по новой президентской кампании. Кого посадят, кого уберут по-тихому.
– Я ничего не понимаю! Ты остался бухгалтером или сдал дела?
– Остался, – удивленно посмотрел на нее Платон. – Господи, вот я и сказал это. Последнее время все только и делали, что пытали меня – бухгалтер или не бухгалтер? Все, кроме племянников... Они были уверены, что я наемный убийца. – Икнув, Платон закрыл глаза. – А я сейчас, обожравшись до потери чувства опасности, произнес эти слова прямым текстом в прослушки Цапеля. Лучше бы я признался в золотой медали по биатлону в молодости, ей-богу...
– Расслабься. Лужана, наверное, все микрофоны выковыряла, пока копалась в твоих вещах. Над каждым поплевала, потопталась вокруг себя туда-сюда и, прокляв навек, выкинула в мусорное ведро. Не отвлекайся. Ты свой процент оговорил?
– Да он, собственно, известен, – совсем оторопел Платон от такой осведомленности Илисы.
– Ну и чего ты тогда здесь стенаешь? Выбор был?
– Был момент, когда меня спросили, нужно ли помочь с решением проблемы.
– Какой проблемы? – Илиса не выдержала длительной отрыжки Платона и последующих стенаний – «просил же, только на оливковом!»
Она начинает подпрыгивать, отчего тело Платона тоже содрогается.
– Прекрати! У нас с тобой, если ты так хорошо разбираешься в моих делах, основная проблема – Цапель, – выговорил Платон, когда все успокоилось.
– И что – ты?
– Сказал, спасибо, сам справлюсь.
Задумавшись, Илиса теребила подол своего халата, скручивая его в жгут.
– Значит, так тому и быть, – кивнула она. Тряхнула кудряшками и посмотрела на Платона изучающе. – А как вообще... все прошло?
– Ты вела себя возмутительно, – погрозил пальцем Платон.
– Да ладно тебе...
– Ты залезла на стол и танцевала там.
– Подумаешь...
– Ты выпустила столько живых перепелок, что у повара теперь наверняка случится невроз на этой почве. Подойди ближе, – он постучал ладонью рядом с собой.
Илиса подползла и села в любимой позе – на коленки.
– Я хочу тебя поцеловать, – сознался Платон.
– Поцелуй меня как-нибудь во сне. Когда я буду спать.
– Тогда дай ручку. Погрей мне сердце.
Он бережно взял в левую ладонь мягкую полную ее ладошку и грелся, грелся, пока не заснул.
Ему приснился Венька, не маленький, как снился последние ночи, а взрослый, почему-то с подстриженными волосами и похудевший. Он стоял у кровати, испуская запах давно не стиранной пропотевшей одежды, и Платон подумал – запахи?.. во сне?
– Тони, ты ничего не бойся, со мной все в порядке будет. Мне нужны бабки, подсуетись, ладно? Квака говорит, у тебя с финансами трудно. Свяжись с адвокатом отца в Москве. Я пока выгребу все, что найду, без обид?
Платон долго потом ворочался, стонал и думал о бабках. Он видел Веню в окружении дюжины резвых старушек, которые веселились и прыгали на лугу, а Веня был в венке из ромашек.
