одиночестве истопника, принял его приглашение выпить, потом дал денег, и истопник сбегал в буфет за добавкой. Всего-то и получилось три с половиной бутылки водки и три крепленого на двоих, но было это в воскресенье. На следующий день, ближе к вечеру, истопник сумел встать и провел экскурсию по подвальным достопримечательностям, а немец стал проявлять признаки беспокойства и показывать истопнику билет на самолет. Истопник объяснил, как мог, что люди придут и выпустят их только во вторник к полудню, так что на самолет в десять тридцать утра тот никак не успеет. Тогда немец выложил из карманов все, что у него было – зажигалку, сигареты, часы, портмоне с карточками и деньгами, пистолет из одного носка и «еще небольшую пачку ихних марок из другого носка», и истопник повел немца в засекреченный рельсовый выход. Взяли они с собой фонарик, мешочек сухарей, налили воды в пластиковую бутылку и пошли. По показаниям истопника, часов через пять немец стал сдавать – «слабоват оказался», а еще через два часа истопник уже волок его по шпалам, считай, на себе, а немец плакал, отдал истопнику фотографию детишек с рыжей фрау, на которой с другой стороны написал адрес. Наверняка бедолага собрался помирать, а может, свихнулся от крыс и темноты, и, когда они глубокой ночью вышли на темную платформу метро, влезать на нее отказывался, так что истопнику даже пришлось его слегка побить. Потому как объяснить, что по рельсам в четыре ноль десять пустят ток, истопнику никак не удавалось, хоть он и корчился в судорогах, подсвечивая себя угасающим фонариком, и кричал, вздыбив остатки волос на голове, желая изобразить, что бывает с человеком от удара тока. Немец от такого представления только стал закрывать голову руками и тихо выть. На платформе они устроились очень даже прилично и поспали на лавках часов до шести. Проснувшийся немец, обнаружив себя в светлом месте и проводив безумными глазами несколько ярких поездов с людьми, окончательно очнулся и от радости обнимал истопника, бегал по платформе и кричал на своем языке что-то торжественное. Кое-как обтерев немцу его же платком от грязи и угольной пыли лицо, истопник показал, где выход, а за свои услуги попросил одну денежку с изображением завлекательной женщины и пистолет. Немец предлагал и часы, но истопник, подумав, отказался.
Из этого пистолета истопник никогда не стрелял, потому что повода особого не было. Хранил он его в тайнике в тумбочке, а фотографию семьи немца приклеил в шкафчике в костюмерной, где переодевался, потому что и фрау, и дети – как с рекламной картинки, и вообще приятно вспомнить про давнюю прогулку.
Ева почувствовала, что если даст себе рассмеяться или даже просто выпустит улыбку, то вряд ли уже справится с притаившейся истерикой. Мало того что истопник объяснил, откуда у него пистолет, он еще и случайно приберег фотографию с адресом подарившего ее немца!
– Если это и есть Бобров, то он явно самовозвышенец! Не просто взять и найти случайно пистолет в урне, а оформить целое приключение на эту тему! – стукнула Ева по столу ладонью и вдруг обнаружила, что разговаривает громко вслух и на нее удивленно смотрит дежурный.
– Вы опоздали на двадцать три минуты, – укоризненно заметил Кошмар в кабинете директора Службы.
Ева посмотрела на свои наручные часы и обнаружила, что они стоят.
– Начинайте же, майор Курганова, – поторопил ее директор.
– Извините. Разрешите вопрос? Вы ознакомились с показаниями истопника театра? – обратилась она к полковнику Кнуру.
– Ознакомился, – кивнул Кнур. – И с показаниями, и с фотографией. Я даже с немцем поговорил полчаса назад по телефону. На вопрос об оружии он не ответил прямо, я подозреваю, что если у него и был пистолет в девяносто шестом году, то приобретался он нелегально. На вопрос, не собирается ли немец посетить в ближайшее время Россию и наш город, меня заверили, что ни сам немец, ни его дети и внуки ногой не ступят в Россию вообще и в Театр оперы и балета в частности. Из этого я заключил, что истопник в своих показаниях не врал, но официальный допрос немца придется проводить в Германии с разрешения их властей.
– Тогда я начну с этого. – Ева положила на стол прошение об отставке.
– Не принято, – спокойно, не удивившись, директор глянул в бумагу и отодвинул ее. – Если вы не можете справиться с заданием, это еще не повод просить об отставке. Мне охарактеризовали вас как личность упорную, всего добивающуюся и не имеющую ни одного невыполненного задания. Справитесь и с этим. До суда осталось сорок шесть часов. До моего рапорта в президентскую комиссию – сорок часов. У вас есть сорок часов, и можно еще добавить два часа в исключительном случае. Задействуйте дополнительно людей, если нужно.
– Благодарю. Я считаю дело завершенным, разрешите представить отчет?
Кнур посмотрел на Еву взглядом замученного сенбернара, а полковник Кошмар с плохо скрываемым недовольством и удивлением. В кабинете еще сидел четвертый мужчина, он все это время что-то быстро писал и только после последних слов Евы поднял голову и посмотрел на нее холодным невыразительным взглядом.
Ева положила на стол директора прозрачную папку с бумагами. Верхний лист был с надписью: «Последнее дело Евы Кургановой». Директор хмыкнул, но папку не открыл. Посмотрел долгим взглядом на стоящую женщину.
– Прошу, – кивнул он на стул.
– Благодарю.
– Значит, вы считаете дело завершенным? Сидите.
– Так точно.
– Разрешите переговорить с майором Кургановой? – встал полковник Кошмар.
– После поговорите, – категорично отказал директор и обратился к Еве: – Вы знаете, кто убил курьеров в театре?
– Курьеров убил работающий в театре пенсионер-нелегал исключительно в силу отсутствия у него психического равновесия. Подробности я обрисовала сегодня утром начальнику отдела разведки полковнику Кнуру. В моем отчете это страницы три и четыре.
– Это сделал истопник, у которого нашли пистолет? – открыл папку директор.
– Пистолет нашли в его тумбочке. Кстати, протертый, то есть без отпечатков, что позволяет мне сомневаться в причастности к убийствам именно истопника. В театре людей подходящего возраста – пять человек, о трех из них, кстати, своему начальнику докладывал старший лейтенант Устинов. – Ева посмотрела на сидящего на самом конце длинного стола мужчину.
Тот медленно встал, покопался у себя в бумагах и отнес на стол директору одну из них.
– Я думаю, что отдел полковника Кнура, имея более открытый доступ к информации о местах проживания нелегалов и их легендах, легко справится с обнаружением Бобра. Не удивлюсь, если у полковника уже лежит полная разработка по этому человеку.
– Вы меня переоцениваете, Ева Николаевна, – пробурчал Кнур.
– Что ж, – директор сравнил имена в докладных советника Министерства обороны и Евы. – Тогда перейдем к вопросу о пленках. Как вы объясняете пропажу у убитых курьеров заготовленных для передачи пленок?
– Случайность. Работница театра взяла приглянувшиеся ей зажигалки. Первую – из исследовательского азарта, потому что видела, как курьер прятал ее под подлокотником кресла. Вторую – потому что уже выяснила, что зажигалка была золотой. Утомленная бесконечными обысками, она вскрыла зажигалки, обнаружила футляры с пленками и решила отдать одну из них в редакцию газеты. Стоит учесть психологический аспект данного дела и то, что в случае более внимательного отношения к молодой женщине либо более тщательной и высокопрофессиональной слежки за ней пленки были бы обнаружены работниками Службы в кратчайшие сроки. Мои соображения на эту тему приведены на странице пять.
– Может быть, вы решили и вопрос о внезапном появлении в деле пленок с подлинной информацией о торпеде? – подался вперед директор.
– Решила. В виде предположения. Если в ближайшие сорок часов никто из аналитиков отдела разведки не предложит вам ничего более стоящего, попробуйте воспользоваться моим предположением и переговорить об этом с Коупом. Возможно, я угадала правильно, и тогда ваш доклад в президентскую комиссию пройдет блестяще.
– Мы все затаили дыхание, – вдруг прокаркал военный с холодным взглядом. Его неприятный голос,
