Не дождавшись ответа, червь продолжил:
— Я уже забыл, как выглядят люди. Честное слово, лучше бы не вспоминал. Тот, упрямый с ключами — неповоротливая бочка. Ну и формы!
— Это одежда, — тихо сказал Келеф.
— Хорошо, а те два нижних отростка, что торчали из мелкого, который Хин, и толстого, что забавно ругался? Я так понимаю, это ноги. Но, право, мне смешно. Когда они вот так под туловищем, то смотрятся на удивление нелепо. Чувствую, бегают люди плохо, на таких-то выростах. А уж как выглядит такой бегун — я даже боюсь представить. В общем, друг мой, ты в опасности: серьёзно рискуешь умереть от смеха.
Сил'ан промолчал, червь высунул голову в окно, огляделся и вернулся обратно.
— Всё дело в том, — сказал он, — что они довольно похожи на вас. Особенно сверху — до пояса. Не во всём, но так, в общем. И я как представлю вас с этими двумя отростками-ногами… Зрелище и жуткое, и смешное. Ты бы смог удержаться на таких?
— Ты смеялся над ними? — тихо спросил Келеф.
Червь хмыкнул.
— Ты стал понимать беглый общий? Или… интонации, да? Ты это понял по моим интонациям?
— Зря, — только и сказал Сил'ан.
Хахманух опустил голову ему на плечо.
— Не грусти, — сказал он. — Здесь, конечно, паршиво, но может стать лучше. Может, мне даже удастся развить у них чувство юмора, — пауза. — Думаешь, я настроил их против тебя?
Келеф пощекотал гребень на голове червя, затем снял его голову со своего плеча и лёг на пол.
— Будешь спать? — спросил Хахманух. — Тогда я тоже пойду. Ох, ужас, на полу, в пыли. В мои-то годы!
— Ты ещё не достиг зрелости, — напомнил ему Сил'ан.
— Но когда достигну, — воспрянул духом червь, — у меня будет роскошный клубок. Хочешь, опишу тебе всех пятерых моих спутников?
— Ночь коротка.
— Улыбаешься, — хмыкнул Хахманух. — Тогда я буду наслаждаться мечтами в одиночестве.
Он вышел из комнаты и хвостом притворил дверь.
Перед тем как лечь спать, Тадонг решил успокоить нервы. Он прошёл на кухню мимо громко храпящей кухарки, достал из шкафа настойку, вытащил пробку и хлебнул из горла. Голова тотчас закружилась, а тело стало легче и немного согрелось.
Тадонг глотнул ещё. Храп раздражал его, подниматься наверх с бутылкой он не стал — Надани иногда страдала бессонницей и принималась бродить по коридорам. Объясняться с ней летню не хотелось, тем более что женщина могла сорвать на нём злость за события этой ночи. Нет уж, Гебье — ведун, пусть он и отдувается. Тадонгу же хватало своих проблем.
Ругаясь сквозь зубы, он вышел наружу — в ночной холод, под презрительные взоры звёзд. «Осуждайте, сколько хотите, — молча сказал он им. — Посмотрел бы я на вас, если б вы родились людьми. Чай не сверкали бы так».
Он отыскал среди хлама во дворе большой камень, выковырянный из полотна дороги, поставил его у стены — так, чтобы можно было опереться о неё спиной — и сел.
— Как же надоела эта жизнь, — пробормотал он.
Ни бутылка, ни звёзды ничего ему не ответили. Тадонг отхлебнул ещё глоток и закрыл глаза. Он не заметил, как задремал.
— Эй, — разбудил его смутно знакомый голос, — не спи. Прольёшь. Да и замёрзнешь.
Летень приоткрыл один глаз. Перед ним стояли двое стражников.
— А вам чего не спится? — вяло полюбопытствовал Тадонг.
Стражники вели себя не так как обычно: вместо того, чтобы уйти, они переглянулись. Мужчине показалось, они хотят его о чём-то попросить. С каких это пор летни Онни стали считать его достойным большего, чем невразумительное приветствие?
— Слушай, — доверительно сказал один, присаживаясь рядом, — ты ведь видел уана. Расскажешь, какой он?
Тадонг открыл второй глаз.
— Сами с утра увидите.
— До утра далеко, — ответили оба летня и зачем-то вновь переглянулись.
Тадонгу неожиданно стало весело. Он засмеялся и махнул свободной от бутылки рукой:
— Кукла. Идол, — сказал он со смехом. — А нам предстоит делать вид, что он человек, и гнуть шеи.
Второй стражник тоже сел. Мужчина вновь приложился к бутылке и загоготал.
— Кукла? — удивился один из летней.
Тадонг воровато огляделся и поманил обоих стражников наклониться ближе.
— На самом деле, — доверительным шёпотом поведал он, — это чудовище. Разве вы не поняли? Что ещё появляется ночным призраком, а потом принимает обольстительный и жуткий образ? Оно принесёт нас в жертву своему кукловоду и пожрёт наши души.
Первый стражник сглотнул, второй робко спросил:
— А… младенцев оно не крадёт?
— Нет, — взвизгнул Тадонг. — Какие младенцы?! Вы что, не слушали меня? Это совсем другое чудовище.
Летни, хмурясь, покачали головами.
— Мы должны изгнать его, — тем временем гнусаво объявил мужчина. — Пока ещё не поздно.
Он совсем опьянел и принялся что-то бормотать себе под нос.
— Как думаешь, он знает, что говорит? — спросил первый стражник у второго, не опасаясь, что и Тадонг поймёт его слова.
— Не нам судить, — был ответ. — Только ясно, что это дело нельзя оставлять на них. Кто здесь может в нём разобраться? Госпожа — чужая, да и где видано, чтобы у женщины был ум в голове. Этот, он из Умэй, а им, всем известно, весенним ветром с детства в голову надувает.
— Надо Оруру сказать.
— Да, только ведь он ещё молод.
— А он и не будет сам решать — пусть использует дар, дело-то важное.
— Верно, — согласился второй. — Я всех соберу, а ты затащи этого внутрь.
— А, пусть так полежит, — махнул рукой первый стражник. — Рассвет скоро, ничего ему не сделается.
— Зато крику будет поутру.
— Да, госпожа это любит. Жаль, пропустим зрелище.
Они ушли, а Тадонг, всхлипывая, всё продолжал бормотать, умиляясь собственному красноречию:
— Весены не верят летням, не верят даже своим людям. Они считают, люди не могут править, они — скот. Они — средство. Другое дело всякие чудовища. Вот они и будут управлять нами. Поставят куклу и станут дёргать за ниточки. Что за дух кроется в той оболочке? Что за дух, двигая ей, будет двигать нами? Куда мы идём, признавая за ним власть? Мне смешно. Повиноваться раскрашенной марионетке — этого от меня хотят. Только я не согласен, не согласен! Слышите? Не согласен! Ну, послушайте же меня, кто- нибудь…
Глава IV
Хахманух обернулся, заслышав шорох — две крупных, пушистых твари с крыльями мчались к нему, умудряясь при этом ещё и заигрывать друг с другом. Червь растопырил гребень и вытянулся в высоту.
— Ре, — флегматично обратился он к серому лятху. — Фа, — с достоинством призвал к вниманию
