нас.
— Дан, — Келеф ласково коснулся щеки весена кончиками пальцев, — вы одной крови.
Тот сотворил несогласный жест.
— Кровь здесь ничего не решает, — убеждённо высказался он. — У нас не осталось общего по духу: мы стремимся ввысь, они — хуже зверей. Таков итог сотен лет, и его не отменишь. Они умрут у порога. Я понимаю, в чём ошибался, — добавил он. — Слава — не то, что может превратить человека — тем более летня — в высшее существо.
— Тебе бы с Сэф поговорить, — недовольно откликнулся Сил'ан. — Они любят рассуждать о высших и недостойных, но меня этот вопрос оставляет равнодушным.
— Он тебя злит.
Уан капризно поджал губы:
— Даже если так.
Данастос вытер пот со лба рукавом мантии.
— Пойдём уже, — попросил он. — Я не хочу вонять, как госпожа Одезри. И надо ещё посмотреть, не набрался ли я от неё насекомых.
Дитя Океана и Лун одарило мага задумчивым взглядом из под ресниц:
— Ты иди, разыщи детей и Вазузу. Когда будете готовы уезжать — скажи мне.
Едва весен ушёл, Сил'ан развернул голову назад и с интересом посмотрел во двор. Маг скрылся за углом, ткань одного из навесов колыхнулась, раздвинулась, пропуская стройную фигуру немолодой уже женщины, одетой в белое платье летней. Она быстро огляделась и вздрогнула, встретив взгляд уана. Келеф поманил её рукой, и ведунья торопливо поднялась на стену.
— Вы, наверное, хотите знать, почему я пряталась от мужа? — негромко спросила она, подходя.
— Чтобы поговорить со мною без него. Сказать то, что он не одобрит. Стоит ли?
Вазузу закусила губу, сжала руки.
— Мой повелитель… — летни запнулась и нахмурилась, смело посмотрела Сил'ан в глаза. — Мой повелитель, — повторила она уверенно. — Вне всякого сомнения, вы верите моему мужу больше, чем мне, и скорее прислушаетесь к нему. Я всего лишь женщина, и рискую вызвать ваше неудовольствие, но есть то, чего он — мужчина и маг — никогда вам не скажет.
Келеф молча смотрел на неё. Вазузу чувствовала, как иссякает её решимость. Она обратилась за поддержкой к своей стихии и заговорила, словно в омут бросаясь:
— Вы дурно поступили с юным Одезри, мой повелитель. Знаете ли вы, каково это: быть брошенным, нелюбимым? Мать боится его — она хотела «идеального младенца» вместо живого человеческого существа, в котором от зверя всегда немало. Хин разочаровал её ожидания, в сердце госпожи Одезри их сменили отчуждение и злоба. А для ребёнка это стало шоком — вот почему Хин не испытывает привязанности ни к одному человеку. Вместе с тем одиночество вызывает в нём ужас, ему кажется, что он не принадлежит к этому миру, а всё происходящее вокруг — не более чем сон.
Его окружают холодность и жестокость, и он лишь отвечает на них по-своему, учится выживать. Однако, он не переменится и когда повзрослеет — маски и приёмы, за которыми он прячется от нас сейчас, навсегда останутся частью его натуры. Он ждал вашего возвращения год, понимал и не хотел верить, что вы не вернётесь. Потом пришло отчаяние и, наконец, он подчинился тому, что не в силах был изменить. Покинутый, он делает всё, чтобы привыкнуть к разочарованию и брошенности. Пытаясь сдержать боль, он перестаёт жить — уже ничего не желает, ни к чему не стремится, обращается против собственных потребностей, против себя самого. Он так старается ненавидеть вас, но больше всего он ненавидит себя и уже давно. Единственные мечты, которые у него остались — мечты о смерти.
Во дворе показался Данастос, окружённый двумя весёлыми, нарядными девочками. Маг улыбался, но стоило ему взглянуть на стену, как улыбка сошла с его лица. Он что-то коротко сказал и едва ли не бегом бросился к лестнице.
Вазузу виновато потянула носом и торопливо окончила речь:
— Он привязался к вам, мой повелитель. Прошу вас, не бросайте его снова, поговорите с ним!
Весен, встревоженный и запыхавшийся, остановился рядом с женой.
— Почему бы людям самим не заботиться о своих детях? — холодно и недобро спросил Сил'ан, глядя на ведунью.
Та хотела ответить, но Данастос схватил её за волосы и вынудил опуститься на колени, точно провинившегося ученика.
— Молчи, — мрачно велел он, — достаточно уже.
Затем и сам медленно опустился на одно колено, наклонил голову.
— Мой повелитель, прошу вас о снисхождении.
Келеф долго молчал, наконец, ответил на морите:
— В первый и последний раз.
Маг наклонил голову ниже, поднялся и, грубо схватив жену за руку, потащил за собой.
— Как тебе только в голову могло придти говорить с ним в таком тоне, да ещё о ребёнке-чужаке! — возмущался Данастос по дороге домой, нисколько не стесняясь присутствия девочек. — Вазузу, милая, ты умом повредилась? Солнце голову напекло? Объясни мне!
Женщина только вздыхала и, морщась, вытирала слёзы.
— Жалко тебе этого мальчишку? — не унимался весен. — Так учила бы госпожу Одезри, как воспитывать детей! Что, неужели это не так занимательно?
Летни всхлипнула и отвернулась.
— Глупая, Хину он не мать и не отец. Он даже не человек! — воскликнул маг. — Вазузу, милая, как же ты не понимаешь, что этот мальчишка Келефу и так поперёк горла? Из-за кого, как ты думаешь, он теряет годы среди песков и диких людей? Здешнее Солнце для него губительно, не говоря уж о том, как сокращают его жизнь суета и хлопоты. Он ли не одинок? Что ты, милая, знаешь о Сил'ан? Уж, конечно, не то, что они не привыкли и не могут быть одни. Он здесь сходит с ума, притворяясь тем, кем летни хотят его видеть — человеческим мужчиной. И ещё ты со своим мальчишкой: «Ах, бросил! Ах, предал!» Уан заботится о том, чтобы твой Хин получил не разорённый крошечный кусок земли, который падёт, стоит ветру дунуть, а могучее и обширное, прекрасно укреплённое владение. Разве есть в тексте клятвы хоть строчка с подобным требованием? Я не припоминаю. Подумай! Пять лет трудиться над тем, от чего откажешься ради глупого человека. Может, ему просто вырезать из груди сердце и положить к ногам безмозглого рыжего мальчишки? Ты тогда будешь довольна?!
Женщина вдруг обняла мужа и уткнулась носом ему в грудь. Данастос вздохнул, остановился и погладил её по голове.
— Ладно, хватит, — сказал он, смягчившись. — Добрая, да без ума. Что тут злиться — только слова попусту тратить.
Старшая из двух сестёр вдруг испуганно вскрикнула. Весен, закатив глаза, медленно повернулся к ней.
— У тебя-то что случилось?
— Моя серёжка, — грустно пробормотала девушка. — Я положила её в той комнате, где мы ждали, и забыла взять.
Маг с недовольным видом оглянулся на крепость.
— Что ж, беги, — разрешил он.
Вирра расплылась в улыбке, скинула сандалии, подвернула подол и помчалась по песку босиком.
Хин в одиночестве сидел на заднем дворе и рисовал на земле обломком камня тонких змей с большими головами, крючковатыми когтями и крыльями. Убогие чудища вызывали у него жалость, но хорошо отвлекали от мыслей. Он так увлёкся, что не услышал шагов, не ощутил чужого присутствия и с удивлением уставился на чью-то тень, упавшую на рисунки. Раздосадованный, он резко вскинул голову, да так и застыл с открытым ртом.
— Облачный день, Хин, — неловко сказала юная девушка, взволновання и раскрасневшаяся после бега.
— Вирра? — прошептал мальчишка, глупо моргая.
Та переступила с ноги на ногу.
