следствий. Все новые идеи в любом случае обречены на недоверие или забвение.
Кроме догадок предков есть ещё одно великое наследство: наблюдения за жизнью мира, ничего не знающего о наших теориях. Если бы между тем, что мы способны предсказать и объяснить, и тем, что происходит на самом деле, не было никаких противоречий, это означало бы, что мы постигли суть. Но противоречия есть, и в каждой новой теории, приходящей на смену прежней — потопленной их грузом —, они тоже будут найдены.
Мальчишка слушал как заворожённый.
— Вернёмся к моим словам о развитии жизни, — продолжил уан. — Принято считать, что движение по пути усложнения продолжается. Но, к примеру, те же люди производят потомство, не заботясь о его качестве — они не стремятся отыскать партнёра, который укрепил бы сильные линии[20] и предоставил хороший материал там, где линии повреждены, вырождены или ослаблены. Более того, молодняку не создают подходящую среду для развития.
Исконные животные Йёлькхора и те, что выведены Богами для человека, ведут себя так же. Странно при этом то, что их развитие подтверждает существующую теорию: формы усложняются и становятся всё более изощрёнными.
Мы увидели скалы на второй день пути по земле Каогре-уана. Ты заметил, что те из них, которые встречались нам в следующие два дня, сильно отличались от этих? — он взмахнул рукой, точно крылом. — Похоже, нет. Они тоже были красными, но застывшей в камне музыкой их не назвал бы никто — они сложены из песчаника, который легко выветривается, и громада тает, не образуя затейливых форм.
Если же скалы сложены из гранита, — лёгкое движение кисти, — сам видишь, какие возникают чудеса. Но ведь и они тоже обратятся в песок однажды.
До сих пор я пересказывал чужие мысли и сомнения. Мы считаем, что постоянное усложнение и развитие — свойство живого, ищем закономерности, чтобы объяснить столь удивительное движение против естественного для неживой материи порядка.
Я подумал, глядя на эти скалы, что, может быть, мы ошибаемся. Что если, как и в случае с гранитом, усложнение — лишь промежуточная стадия? Начальная точка нашего развития — бесчисленное множество линий, но уже сейчас многие из них потеряны невозвратно с гибелью последних носителей; многие мы называем редкими, и однажды их тоже не станет. Пока возникает больше нового, чем теряется старого, однако вновь появившиеся комбинации становятся всё слабее и, зачастую, отличаются друг от друга одним элементом. Всё это напоминает бурный рост побегов, которому не устаёт радоваться садовник, в то время как корень гниёт.
Келеф вдруг тихо рассмеялся:
— Сложные рассуждения. Быть может, они даже нелепы там, где — опять же, возможно, — стоит видеть лишь красоту, — он сделал паузу и весёлым тоном предложил. — Давай наперегонки — вон до той скалы?
— Я проиграю, — вздохнул Хин.
— Ты проиграешь, — чарующим голосом заверило изящное существо. — На счёт четыре!
К вечеру трава стала гуще, красные скалы пропали, зато вдалеке показались горные хребты. Холмы, подражавшие им, удивляли чёткими треугольными формами.
— Может, это какие-нибудь постройки? — вполголоса спросил Хин.
Келеф посмотрел туда, куда указывал мальчишка.
— Сохраним загадку, — предложил он.
Облака, воздушные, огромные — в половину небосвода — медленно плыли навстречу обоим всадникам. Ближние красовались белизной. Через жёлтый и серый она переходила в тёмную синеву у нижнего края, прятавшегося за горами. Вдали, обгоняя белое облако, тянулись по небу рваные серо- филетовые края мохнатой тучи.
Темнота будто сгущалась вокруг горы, светло-бежевой, а кое-где белёсой, похожей по цвету на человеческую кожу. Тёмная сухая зелень трав поднималась по склонам, но не достигала вершины — кто-то словно нарисовал летящую, почти ровную линию, разделившую гору на две половины. Верхняя напоминала профиль огромной женщины, прилегшей отдохнуть: был виден один глаз, закрытый, широкий нос во всё лицо, но дальше сходство терялось.
— Пока тебя не было, к нам снова приезжали близнецы, — заговорил Хин. — Лодак фехтует — придворные Онни сейчас покупают дорогое иноземное оружие, так что владеть им считается хорошим тоном. Мать сказала, что я тоже должен что-нибудь показать, и я спел несложное ариозо. Тогда мой голос звучал чисто, я мог исполнять альтовые партии. Ларан всегда стремится высмеять меня, и он ответил мне незатейливой быстрой песенкой из тех, которые воины порою с умыслом поют женщинам. Его похвалили, а мне сказали, утешая, что я тоже был неплох, только бы чуть живее, легче, выразительней.
— Неудивительно, — улыбчиво прищурился Келеф. — Люди хвалят то, что понимают, когда им не велит иного мода.
Мальчишка улыбнулся в ответ:
— Хахманух сказал почти то же. Я был огорчён, а он ещё и обругал меня. Накинулся, кричит: и не пытайся кого-то впечатлить! Ты для того ли часами отсиживаешь то место, что пониже спины? Потом, когда разобрался в чём дело, успокоился и сказал сурово: «Твою игру и пение оценит только тот, кто разбирается в искусстве. Для остальных же что „мурка“,[21] что симфония, последняя, пожалуй, и скучнее».
На закате Солнце растеклось золотом у земли, окрасило облака в фиолетовый, алый, чёрный, словно неведомый художник сотнями густых мазков гуаши нарисовал над пустой саванной тревожное небо.
Хин опустил спинку седла, закрепил ремнями шкуру и лёг, устроив голову на шее динозавра. Он долго смотрел в холодное небо, не думая ни о чём, и не заметил, как уснул.
Его разбудила неожиданная остановка. Светало, пар вырывался изо рта, веяло лёгкой свежестью воды. Ёжась, мальчишка выбрался из под тёплой шкуры, спрыгнул на землю и осмотрелся.
— Кольцо рек? — изумлённо спросил он.
Над неподвижной серой водой поднимался слабый туман. Синие горы на дальнем берегу отражались в речной глади, словно в зеркале.
— Я хочу подняться туда, — Келеф выглянул из-за динозавра. Волосы правителя, заплетённые в тугую косу, скрывались под одеждой. — Побродить по краю мира. В Весне мне никогда не позволят этого сделать.
— Опасно? — задумчиво поинтересовался Хин, глядя на холодную воду.
— Суеверие, — отозвался Сил'ан, проверяя последнее из креплений седла.
— Но как мы перейдём реку? — удивился мальчишка.
Уан погладил динозавра по шее:
— Ящеры пойдут по дну. Я поеду на своём, а ты — вплавь.
— Переплыву реку? — юный Одезри округлил глаза. — Она же ледяная!
— Упрячь шкуру в плотный мешок. На том берегу она тебе пригодится, сухая, — невозмутимо продолжил Сил'ан. — И не пугайся: какое-то время я буду спать, но Солнце и тепло ящера[22] скоро меня отогреют.
— Может быть, подождём дня? — предложил Хин.
Келеф сел в седло, закрепил ремень вокруг талии.
— Можешь ждать, — разрешил он. — Я не стану торопиться, так что ты скоро меня догонишь.
Динозавр побрёл по воде, постепенно погружаясь всё глубже. Наконец, безмолвие цвета утреннего неба с лёгким всплеском сомкнулось над его головой. Хин убрал шкуру, по примеру уана проверил седло, снял набедренную повязку и велел ящеру идти вперёд. Остановившись у кромки воды, мальчишка вдохнул грудью стылый воздух и шагнул вперёд. Дрожь пробежала по телу, Хин постарался забыть о ней. Сквозь чистую воду он видел, как ящеры один за другим ступают по дну, точно в диковинном сне: бесшумно, медленно и плавно.
Далёкие горы окрасились розовым светом зари, их покрывали сотни чёрных точек. На берегу обнюхивали землю и жевали траву незнакомые мальчишке животные. Некоторые из них повернули к реке крупные головы с округлыми ушами, другие не стали прерывать трапезу ради случайных гостей. Солнечный свет медленно стекал по склонам в долину, к редким, дрожащим деревьям и упрямо торчащим из земли
