Нормандцы в Сицилии

битва. Папа Лев утверждает — ив его словах нельзя сомневаться, — что первая яростная атака нормандцев последовала еще до окончания переговоров; но следует помнить, что он сознательно тянул время, надеясь на прибытие Аргируса, в то время как нормандцы, тоже знавшие о приближении греческой армии, стремились начать битву — раз уж ей суждено начаться — как можно быстрее. У них была другая, даже более веская причина спешить: они голодали. Местные крестьяне не давали им провизии и, чтобы лишить их последней возможности себя обеспечить, стали собирать урожай, хотя колосья еще не поспели. Часто весь дневной рацион нормандских воинов составляла пара пригоршней зерна, подсушенного на огне. Внезапная атака была единственным возможным выходом в подобной ситуации.

Наступление началось на правом фланге нормандцев, и возглавлял его Ричард из Аверсы. Перед ним располагались итальянцы и лангобарды из папской армии. Вильгельм Апулийский пишет, что это разношерстное подразделение построилось без всякого намека на военный порядок, солдаты не имели никакого представления о том, как надо стоять в боевом строю, и Ришар прошел сквозь них как сквозь масло. После первого столкновения они растерялись и без дальнейших церемоний бежали с поля битвы, преследуемые графом Аверсы и его людьми. Однако Хэмфри де Отвиль, который командовал центром, встретил достойного противника — швабов Льва IX. Атаки нормандцев разбивались об их нерушимый строй, а в ближнем бою они пускали в ход свои двуручные мечи с таким мужеством и решительностью, которых нормандцы не встречали с тех пор, как прибыли в Италию.

Левым крылом нормандской армии командовал Роберт Гвискар, и оно включало отряд, который он привел с собой из Калабрии. Они должны были оставаться в резерве и затем вступить в бой в любом месте, где потребуется подкрепление. Приведем строки Вильгельма из Апулии в переводе, автор которого попытался, не отступая от смысла оригинала, отчасти воспроизвести своеобразие латинского гекзаметра:

Роберт в то время, увидев, что брат его начал суровую сечу,
Окруженный врагами упорными, что перед ним не отступят,
Войско Жирара призвал, союзника верною из Буональберго,
И тех, кто ему самому подчинялся, жестокие рати,
Доблесть и силу великую бросил он в битву.
Копье его гибель несло; и падали головы в сече,
Столкнувшись с востренным мечом, — на руках его раны горели,
Но все же копье в левой длани сжимал он, меч — в правой, как ярая молния быстрый,
Разил наступающих недругов справа и слева.
Трижды он падал с коня, трижды вновь поднимал ногу в стремя;
Огнь в его сердце пылал, указуя путь к славной победе,
Подобно свирепому льву, что ярится и в бешенстве кружит,
Если видит, что жертва ему непокорство являет,
Восстает, в своем гневе и мощи, и не разбирая дороги несется,
В клочки раздирая любого, кто случайно окажется рядом.
Вот и Роберт великий нес смерть швабским ордам, противникам стойким.
Разил так и эдак, здесь ноги срубал по ступни у героев.
Там руки и головы прочь отсекал, или торс многомощный
Разрубал от груди сверху донизу, или под ребра копье
В ярости, сечной вонзал безголовому телу.
Так высокие воины, членов лишившись, сравнялись размерами с теми,
Кто был ниже ростом, дабы все могли видеть, что пальмой ветви победной
Достойны не только гиганты.

Однако окончательно решило исход сражения не столько мужество Роберта и Хэмфри, сколько появление Ричарда из Аверсы, вернувшегося после жестокого преследования итальянцев и лангобардов. Он и его соратники снова бросились в бой, и прибытие этого неожиданного подкрепления разрушило последние надежды папистов. Но даже теперь немецкий контингент отказывался сдаться; те самые высокие длинноволосые тевтоны, которые смеялись над приземистостью нормандцев и настаивали, чтобы папа отказался от их мирных предложений, продолжали сражаться и были убиты до последнего.

Стоя высоко на крепостных валах Чивитате, папа Лев наблюдал за битвой. Он видел, что половина его армии позорно бежала, а другая половина была безжалостно вырезана. Его византийские союзники его оставили; если бы они прибыли вовремя, битва могла бы окончиться совсем по-другому, но они никогда не осмелятся напасть на нормандцев в одиночку. И теперь ему предстояло пережить еще одно унижение: жители города, пытаясь войти в доверие к нормандцам, отказались предоставить ему убежище и выдали его врагам. Но нормандцы, хотя и победили, не могли наслаждаться своим триумфом. В последние несколько часов они были слишком заняты швабами, чтобы помнить о своем главном противнике; теперь, глядя на гордого печального человека, стоящего перед ними, они почувствовали себя побежденными. Упав на колени, они умоляли папу простить их. Через два дня, торжественно похоронив павших, которые были погребены здесь же, на поле битвы, нормандцы сопроводили папу в Беневенто.

Лев IX оказался в двусмысленном положении. Он не был в прямом смысле слова пленником. Вопреки ожиданиям, с ним и его приближенными обращались почтительно и любезно. Как указывает Аматус: 'Папа был испуган, а клирики дрожали. Но победоносные нормандцы подбодрили их, дав папе гарантии неприкосновенности, доставили его со всей свитой в Беневенто, снабжая его по дороге хлебом и вином и всем, в чем он мог нуждаться' (III, 38). С другой стороны, хотя он мог исполнять свои обязанности папы, он не был совершенно свободен в действиях, ибо вскоре понял, что нормандцы, при всей их учтивости, не позволят ему покинуть Беневенто прежде, чем будет выработан приемлемый для них модус вивенди.

Переговоры тянулись девять месяцев. Они и не могли быть легкими. Поначалу Лев IX не желал идти на уступки. Еще в январе 1054 г. в письме к императору Константину (о котором будет рассказано подробнее в следующей главе) он дал понять, что в той мере, в какой это касается его, борьба будет продолжаться. 'Мы должны быть верны нашей миссии защиты христианства, и мы сложим оружие, только когда опасность минует', — писал он, мечтая о том дне, когда совместными усилиями западного и восточного императоров 'этот вражеский народ будет изгнан из Христовой церкви, христианство окажется отомщено'. Но месяцы шли, здоровье папы ухудшалось; а поскольку Генрих, чьего военного вмешательства он наивно ожидал, не выказывал ни малейшего желания прийти ему на помощь, Лев IX понял, что у него нет иного выбора, кроме как заключить с нормандцами соглашение. Мы не можем сказать, каковы были в точности его условия; не сохранилось ни одной папской буллы, подтверждающей права и титулы, но мы смело можем предположить, что Лев IX признал де-факто все нормандские завоевания, включая, очень возможно, некоторые территории в пределах княжества Беневенто — хотя не сам город, который оставался в папском подданстве. Как только соглашение было достигнуто, никто больше не препятствовал возвращению папы в Рим, и он уехал 12 марта 1054 г. Хэмфри, как всегда любезный, сопровождал его до Капуи.

Для несчастного папы, занимавшего кафедру пять тяжелых лет и проведшего большую часть этого времени в поездках по Германии и Италии, это было последнее путешествие. Человека, привыкшего ежедневно помногу часов проводить в седле, теперь внесли в город на носилках. Уставший от постоянных трудов, обиженный предательством своего императора и родственника, сломленный жестоким поражением при Чивитате и глубоко задетый выпадами Петра Дамиани и клириков, которые приписывали это поражение Божьему гневу на воинственного папу, он за долгие месяцы душевных терзаний в Беневенто заработал изнурительную болезнь, которая причиняла ему постоянные страдания.[22] Приехав в Латеранский дворец, он уже знал, что его конец близок. Он повелел, чтобы ему приготовили могилу в соборе Святого Петра и чтобы его носилки поставили рядом с ней; и здесь 19 апреля 1054 г., в день, предсказанный им самим, он умер, в окружении клириков и горожан Рима. Его